Александр Осипенко - Огненный азимут

Низкорослый рыжий человек, увидев Михася, вскочил с табуретки, замахал руками, выкрикивая что-то непонятное. Михась смотрел на него со страхом. Какой-то безумец! Порванная старая шинель, подпоясанная грязным полотенцем, вышитым красными петушками. На ногах соломенные чуни. Голова обмотана шерстяным платком. Но больше всего Михася поразило выражение лица. У человека испуганные, бегающие глаза, словно ищут они спасения. Пересохшие, бескровные губы, левая, почему-то почерневшая щека непре­станно дергается.

— Алее капут... Война капут. О майн гот! Их бин золь- дат... Ферштейн? Официрен загт: комен зи форветс... Их вилт ннхт штербен!..

Михась слушал немца растерянно. Чего он от него хо­чет?

Потом с табуретки поднялся второй немец, долговязый, худой, в женском пальто. Он схватил черной обмороженной рукой своего товарища, насильно посадил его на табуретку.

— Шпрехен зи дойч?

— Шлехт...— ответил Михась.

Немец, медленно произнося слова, помогая жестами и ми­микой, стал рассказывать о себе.

— Что он говорит? Что? — наперебой спрашивали парни.

Михась переводил:

— Офицеры говорили, что русские разбиты. Москву за­щищают смертники, которых приковали цепями к пулеметам и орудиям. Офицеры лгали. Русские не разбиты. Они бом­били. У них новые орудия. О, это надо пережить! Земля становится черной. Мы отошли. Говорили, что это новые позиции. Утром на позиции налетела конница. Головы лете­ли на снег. Мы с Петером убежали. Война проиграна. Гитлер с ума сошел, вздумав победить русских. Мы с Петером идем домой. С нас хватит.

— А боже мой, разве они дойдут? — недоумевала Давгялиха.— Замерзнут же, черти.

— Пускай замерзают, не надо было сюда переться,— ответил Лешка.

Немцы между тем ухватились за Михася, как за челове­ка, хоть немного знающего немецкий язык, и пытались вы­яснить, как лучше пройти, чтобы миновать город. В городе их поймают и расстреляют. Михась пытался объяснить, но, видимо, его плохо понимали.

— Лешка, может, у тебя карта есть? — спросил он у Лямзы.

Тот притащил учебник географии. По маленькой карте Михась показывал немцам, как лучше обойти город. Долго­вязый солдат всматривался в карту и, кажется, понял, что хотел показать ему Михась.

Он схватил руку Михася, долго жал ее, потом похло­пал по плечу.

— Данке, данке шон.— Что-то быстро стал говорить сво­ему товарищу.

— Неужели пойдут? — спросила Давгялиха.

— А куда им деваться...

— Драпают...

— Дождались и мы, что они убегают.

— Пришить бы их тут...

— Нашел кого пришивать.

— Далеко не уйдут.

— Это как пить дать...

Давгялиха открыла ящик, достала буханку хлеба.

— На, бери... С голоду ведь подохнете,— сказала она, подавая хлеб долговязому.

Тот растерянно мигал белесыми ресницами. Потом упал на колени, старался схватить Давгялихину руку, но она испуганно спрятала ее за спиной. Немец что-то закричал на того, что сидел на табуретке, потом вскочил, полез к нему за пазуху. В его шероховатых пальцах вдруг блеснул тонень­кий золотой перстенек. Немец совал его Давгялихе, но она оттолкнула его руку. Он, видимо, понял, что перстенек жен­щина не возьмет. Тогда он припал к ее руке губами.

— Их верде эс нихт фергессен,— сказал он.

— Что он говорит? — спросили у Михася.

— Что он никогда этого не забудет...

— Ничего удивительного — такое запомнишь.

— Если жив останется.

— Далеко им идти...

Когда немцы наконец ушли, Давгялиха сказала:

— Буду я у него перстенек брать... Может, с убитого снял, вот и хочет отдать.

34

Наконец женщин отделили от мужчин. В другую камеру перевели и Ядвисю. Самороса тоже переселили из большой камеры в меньшую. Тут было более просторно, но сыро и хо­лодно, да и лежать приходилось на полу.

Во двор их не выпускали. Тяжелая без ручек параша воняла, и от этой вони, от запаха грязных немытых тел, от сырости и голода кружилась голова. На третьи сутки, когда косоглазый, плюгавый надзиратель открыл дверь, приказав выносить парашу, Саморос прорвался вперед. Надзиратель отступил, погрозив корявым пальцем:

— Ну ты, бешеный!.. Мало тебя били?

Сзади Самороса держали, кажется, Савка-цыган и Степан Корнев, молодой парень из-под Усвятов. Никита вырвался, будто он мог что-то сделать надзирателю.

— Я требую прогулок. Слышишь ты, косой черт? Пере­дай своим немцам, что мы требуем прогулок.

По коридору бежало еще несколько надзирателей. У од­ного из них в руках звенела связка ключей. Косой надзира­тель медленно вытаскивал из кобуры пистолет.