Михаил Никулин - Повести наших дней

— Ты уже все сказала…

От Кости получил письмо. Удивился, что на конверте стоял штамп не бо-нской, а приазовской почты. Из письма я узнал, что Костя вместе со своим товарищем капитаном Сашей Дударевым приезжал в Приазовск купить ноты. Ехали на машине. Настроение, как он пишет, было «не на что пожаловаться». Заехали к матери Саши Дударева выпить чайку.

Все шло у Кости хорошо, а потом случилось то, о чем хочу сказать тебе, дорогой Николай, словами из его письма: «Папа, сегодня я узнал, что голос матери может испортить настроение! Да как!»

Оказывается, что окна Дударевых выходят в чужой обширный двор. Во дворе — старые липы, а под ними — просторный дачный дом. Слева — закрытая, а справа — открытая веранда. Веселый голос матери Костя услышал оттуда, с открытой веранды. Лидия Наумовна была там не одна. Какая-то сухонькая женщина в очках примеряла ей платье. Тут же стояла сестра Умнова — Евгения Борисовна. Оглядывая Лидию Наумовну, она говорила:

— Лида, повернись… еще немного, еще чуть…

И Лидия Наумовна на глазах у Кости, следившего за ней из окна Дударевых, крутилась на носках.

— Теперь тебя вполне можно показать главному ценителю, — сказала Евгения Борисовна и позвала Григория Борисовича.

Умнов вышел на веранду в широкой пижаме, с папиросой в зубах. Лидия Наумовна взяла под козырек, отдавая ему честь.

— Вольно, товарищ рядовой! — сказал он ей. — Вы так красивы в этом платье, товарищ рядовой, что я растерялся и не знаю, куда вас поцеловать.

Лидия Наумовна пальцем ткнула в щеку… А потом они там, все на той же открытой веранде, весело и долго смеялись.

Костя дальше писал, что лучше в такую минуту оказаться глухим и слепым!

Смятение Кости заметила мать Саши Дударева и сказала:

— А вы не глядите туда. Ничего там хорошего… К ним гости приезжают такие же: все на кольцах подтягиваются да с гирьками играются. Поглядишь — и подумаешь: силы наберут, возьмутся за дело и гору сразу снесут… А оказывается, что упражнения им нужны, чтобы больше съесть и чтобы не стареть…

Письмо Кости заканчивалось так:

«Папа, помнишь, мы с тобой говорили о больших матерях. Мы тогда вспомнили о многих из них: о матери из драмы Карела Чапека, о горьковской матери и о матери Олега Кошевого… Ты несколько раз говорил мне, что́ общее у этих больших матерей — отрешенность от мелких побуждений, от мелкой опеки над своими детьми; сердца у этих матерей чутки только к высокому долгу, а глаза их, повинуясь зову сердца, всегда выбирали ту дорогу, которая вела к правде… Я больше ничего не скажу: ты и сам поймешь, чего не досказал…»

…Следующей разноской почтальон доставил мне еще одно письмо от Кости, и опять из Приазовска. Оно было коротким и веселым. Я приведу его полностью:

«Папа, в предыдущем письме было много такого, от чего ты мог загрустить, и потому спешу со словами радости! Папа, нашлась глава из твоей рукописи о песнях донских казаков и о Листопадове!!! Ура!!! Сейчас высылаю ее тебе заказной бандеролью… Ура!!! Это та небольшая глава, которую ты заново написал. Писал и злился!

А теперь хочу поспокойнее рассказать тебе, кто ее нашел и бесплатно доставил и как это случилось. С почты мы вернулись к Дударевым. Во дворе Умновых нас уже ничто не раздражало: мать Саши сообщила, что хозяева и гости сели в машину и куда-то уехали, остались на хозяйстве пожилая домработница и рябая собака бульдог.

Из окна нам было видно, как домработница выносила во двор книги и раскладывала их на разостланном брезенте — проветрить. Бульдог сидел и присматривал за работой. Но стоило домработнице Умновых уйти в дом, как он схватывал одну из книг и стремительно мчался с ней к Дударевым и клал к ногам Сашиной матери, Капитолины Васильевны.

— Теперь он их десятка два принесет мне, — усмехнулась Капитолина Васильевна.

Оказывается, что у этого бульдога, зовут его Дон-Бом, дружба с Капитолиной Васильевной еще с тех пор, как Умнов учил его на стук в калитку отвечать лаем. Учил строго, с ремнем… Обиженный Дон-Бом забежал к Капитолине Васильевне. Она его обласкала, и пес теперь ей платил за это. Забавляясь, мы наблюдали, как пес приносил книгу за книгой. И вдруг принес страницы, написанные твоей рукой.

Папа, ты посмотрел бы в глаза этому псу и сразу понял бы, что ему быть бы почтальоном и разносить новогодние поздравления, а Умнов хотел сделать его цербером!

Я — за Дон-Бома! Твой Костя».

…Николай! Послушай, оказывается, через год найти страницы своей рукописи — все равно что встретить друга, которого давным-давно считал навсегда потерянным. Я искал на ней отпечатки времени. Перелистывая страницы, я убеждался, что она постарела, как постарел я сам, как стареют люди. Чернила выцвели и порыжевшие буквы казались обескровленными.