Михаил Никулин - Повести наших дней

Дороги поисков песни о Пугачеве для Листопадова здесь не оборвались, и после многие годы он путешествовал по ним и эту единственную песню записал в станице Екатерининской, а вовсе не в Восточном Задонье.

Варя теперь уже играла едва-едва внятно. Я рассказал ей, о чем думал сейчас, и добавил:

— Станица Екатерининская расположилась вблизи железнодорожных и шахтерских поселений. У шахтеров и железнодорожников политическая поступь потверже. Цену песни они знали, как и зимовейцы, но считали ненужным хранить ее только в тайниках своего сердца… На простор ее выносили…

Варя перестала играть.

— Это очень верно. Ты у меня молодец, — тихо сказала она.

— А ты у меня — чуткая.

Она усмехнулась.

— Так разговаривают те, кто в любви видит только самих себя, — сказала она.

— Ты думаешь, что и мы можем забыть о большом мире и остаться нос к носу?

— От такой любви, дорогой Михаил Владимирович, я убегу на край света. Не беспокойся.

Она, внезапно очутившись рядом на стуле, уже обнимала меня:

— Все у нас хорошо… Только нам, пока работаем, все время надо думать, что и история хороша, если она с жизнью большого мира, с лучшими его делами связана в крепкий узел… В твоем очерке этого не хватает… Душевный бунт «большого атаманушки Амельянушки» может стать мертвой историей…

— Будто он, да этот бунт, — пустоцвет и ничего не родил! — согласился я, чувствуя, как к сердцу прилила радость. Наверное, нет большего счастья, чем с полуслова понимать друг друга…

Варя ушла в музыкальное училище, а я сижу и все перелистываю и перелистываю свои «бывалые» блокноты с мыслью о том, где бы найти вкраплины народного творчества, творчества советских людей, которое было бы тесно связано с лучшими русскими донскими песнями, шуточными рассказами, поговорками…

Отрывистее и сердитее начинают шуршать листы блокнота под моими пальцами: все не то! Все мне кажется фальшивым! бледным! узким! маловыразительным!

«Как много записано, и так мало в нем такого, что уже прошло через сердце и думы людей… Все это взято мной на поверхности жизни», — с горечью думаю я. И все-таки останавливаюсь на одной записи:

«Степь. Ясно в синем, уже похолодевшем небе. Под искристо-белым солнцем погуливает несильный, привыкший к безбрежному простору ветер. Столкнувшись с лесополосой, начинает подниматься на дыбы, разметывая оборванные, пожелтевшие листья кленов. Бригадиры тракторных бригад — их шесть человек, — кутаясь в стеганки, поглубже натягивая папахи и треухи, поругивая надоедливый ветер, подводят итоги своего летучего, недлинного совещания. Говорит Тикавнов — любитель шутки и прибаутки. Но дали ему заключительное слово не за красноречие, а за то, что его тракторная бригада в районе лучшая. Все его товарищи сидят в разных позах на порыжевшей пырейной полянке, за лесополосой, и только он один стоит и, задумавшись, смотрит через широченную черную полосу зяби на тракторы. До тракторов так далеко, что они кажутся черепахами, да и движутся медленно, как черепахи. Но Тикавнов — очень зоркий. Увидя там что-то такое, чего другой не видит, покачал головой:

— Водянскову еще вчера говорил, что ему свой трактор надо поставить на предупредительный ремонт. Вишь, он у него ходит по загону, как подгулявший казак… — И, обращаясь уже к бригадирам, строже сказал: — Предупредительный ремонт трактора — он похож на езду по ровной дороге, но немного в объезд, с маленькой петлей…

— С крюком километров этак… на сотню! — подморгнул бригадир Дурнов — толстощекий, глазастый, с мягкими руками и губами, с рыхловатым, отвисшим подбородком. Слыл он за человека, любившего поесть до пота на лице и на шее. Вкусное и жирное ел с таким увлечением, что соседям слышно было.

Тикавнов уловил в словах Дурнова скрытую издевку:

— А я сейчас о тебе, Дурнов, хочу рассказать маленькую сказку. Потерпи одну минуту, а то и того меньше, — улыбнулся он и продолжал свой деловой разговор: — Нашу бригаду, как коня в поводу, вывел на первое место предупредительный ремонт… В этом, товарищи, даже не сомневайтесь… По прямой дороге — по ней хорошо ехать, если нет рытвин, пеньков… А то ведь и рессоры можно обломать, как один кум это сделал. Он сильно похож был на Дурнова, сами поймете чем… — Тикавнов с улыбкой свернул цигарку, пустил клуб дыма. — Куму этому надо было спешить к куме на именины. Знал, что там у нее и нажарено и наварено. Ну, одним словом, хоть губы облизывай…