Борис Саченко - Соль

Ноги и руки его опухли, перестали слушаться. Он уже через силу доползал до дверей, чтобы взять кусочек хлеба или кружку чаю.

И тогда он понял — жить ему на этом свете осталось мало, он умирает… И удивительно: это его никак не встревожило. Он смирился со своей смертью, не сопротивлялся ей и только ждал, когда она, наконец, придет за ним… Он уже так обессилел, что не мог дотянуться рукой до кружки, чтобы напиться…

И тогда произошло чудо — в одиночку откуда-то залетела муха. Обычная муха, каких так много бывает летом в каждой деревенской хате. Муха билась о стекло, хотела вырваться на волю. Посидит, посидит, отдохнет и опять жужжит, опять бьется о стекло. И Трофим вдруг подумал: «Муха не хочет умирать. А я…» И он, напрягаясь из последних сил, пополз к оконцу…

Хотел встать на ноги — и не смог.

Сквозь щель-оконце в камеру проник луч света, осветил кусочек стены. И тогда Трофим подумал, как все же хорошо жить — ходить по земле, ощущать на себе солнечное тепло, говорить, смеяться…

Через неделю он уже ходил по камере… А еще через какое-то время его опять перевели в лагерь.

Кончилась война, вернулся домой. Ни хаты, ни людей.

Бэбиха, Нупреева жена, что поселилась на Трофимовой усадьбе, рассказала, где люди. Сама она с детьми как-то ухитрилась убежать из окруженной немцами деревни и осталась жить на пепелище. Схоронила трех детей. И сама опухла, еле двигалась. Когда почувствовала, что вот-вот умрет, попрощалась со своей Катей, взяла лопату и пошла на кладбище — могилу себе копать. Одна оставаться в погребе не захотела и Катя — пошла вслед за матерью, на кладбище. Вдвоем они кое-как выкопали могилу, но вылезти из нее у Бэбихи уже не было сил. Пожалуй, и скончалась бы там, если бы Катя не увидела солдат с красными звездами на пилотках, то были советские разведчики. Солдаты вытянули из могилы Бэбиху, спасли…

Так и осталась на кладбище могила Бэбихи не засыпанной. Позже, кто бы ни возвращался в деревню, все ходили смотреть ту могилу. Ходил и он, Трофим…

Где-то под осень приехала из Германии жена, Хадора. И Трофим не узнал ее. Когда расставались, совсем, кажется, молодой была. Встретил же он незнакомую, седую, совсем измученную женщину. А дочка, Маруська, не вернулась с ней — умерла в Германии. Единственная радость была — сын, Роман. Он подрос, отцу по плечи стал. И худой, как палка. Глядя на сына, на жену, Трофим подумал тогда: «И я, наверно, постарел… Неудивительно, такое пережить…»

Конь зафыркал, затряс головой, пошел проворней. Веселей завертелись колеса, громче затарахтела повозка. Дохнуло прохладой.

Трофим оперся на руки, поднял голову — подвода въезжала в лес. Лес не лес а так себе, лесок. Замелькали тонкие стволы березок, дубков. Темной, колючей стеной плыл навстречу, надвигался сосняк. «Гляди ты, как вырос! — не поверил своим глазам», — удивился Трофим, вспомнив, как сразу после войны ходил всей семьей — с Хадорой, Романом — в лес зарабатывать деньги, садил этот самый сосняк. Сам он, Трофим, ходил по свежим бороздам и тяжелым мечом рассекал землю, делал лунки. В эти лунки Роман, нагибаясь, клал по одной маленькие кволенькие сосенки, которые привозили из питомника, а Хадора прямо руками огребала землю, засыпала еж корни саженцев. И, любуясь сосняком, тем, как он вымахал вверх, Трофим думал, что недаром прожита жизнь. В деревне стоит срубленная его руками хата, растет насаженный им сад… В городе живет сын, его сын Роман, и внук Артурик. Поднимается вверх, тянется к солнцу и этот, посаженный также его, Трофимовыми, руками сосняк… А сколько походил он за плугом, перепахал земли! Сколько он обмолотил хлеба, заготовил стогов сена, сколько попас коров… Конечно, он мог бы сделать и больше, если бы не было войны, если бы не разные неприятности, трудности…

Сосняк постепенно перешел в чернолесье. Высокий — в рост человека — папоротник и длинная трава-пожарец зазеленели возле кустов орешника и под стволами деревьев: ясеней, кленов, дубняка. И Трофим вспомнил, что с весны в этом году очень дождило, по неделе, а то и по две не показывалось в небе солнце, было тепло, парило, и всюду, даже вот здесь, в тени деревьев, выросло много травы. Молодой, высокой, сочной. Вот если бы скосить ее да в хорошую погоду высушить, сгрести, застоговать… Сено бы какое было, не сено — чай! Никаких забот с коровами не знали бы зимой. Было бы и молоко, и мясо. И люди хорошо сделали, что решили гуртом скосить Гала, поехали на луг все, кто только может держать косу. И что еду всем будут варить в одном котле — тоже хорошо. Не станет же каждый варить себе отдельно, в своем котелке, как было прежде, до колхозов… Отошло то время, кануло в вечность. Соли вот только не захватили… А без соли, и правда, какая же еда…