Борис Саченко - Соль

Прошлепал Хведарка в кирзовых сапогах по двору, остановился около Трофима, куру подал. Сказал намерено громко, хотя голос у него и так был не по росту — мощный, басовитый.

— Что это вы, дед, без обиды будь сказано, как та наседка-квохтуха, сидите в такую жару в валенках, в кожухе?..

В словах Хведарки было что-то не совсем приятное, больно уколовшее Трофима в самое сердце. Но он сдержал себя, не дал этому больному, обидному воли.

— Не я, Хведарка, сижу, горе мое сидит…

— Слышал, слышал я, хвораете давно, — Хведаркин голос потеплел, зазвучал ласковее, мягче. — Роман ваш даже письмо мне прислал, чтобы я, в случае чего, и подводу вам дал и дров привез. Только я, дед, на болезни иначе смотрю. Человек, как я понимаю, когда начинает болеть? Когда без работы остается, к себе, к телу своему начинает прислушиваться. Тогда ему и кажется, что и тут, и тут, и там у него болит. А когда человек занят, когда у него работы по самое горло, тогда ему не до болезней…

— Доживешь до моих лет, другое скажешь. Так заболит, так скрутит — обо всем забудешь…

— Кто его знает, может, и ваша правда, — и Хведарка потер рукой ногу выше колена. — Это я сегодня хотел запрячь жеребчика, а он меня… Словом, изловчился, да копытом в бедро. Вот же болело!.. А вспомнил, сколько чего переделать за день надо, и про боль забыл, — и Хведарка опять потер ладонью то место, по которому ударил копытом конь.

— Это не боль, Хведарка. Это так, поболит и перестанет. Да и молод ты, рано еще тебе на повозке трястись. Верхом оно и быстрей, и удобней…

— Вся беда в том, что нельзя верхом. Знаете, в Гала нынче люди чуть свет косить поехали. Колхоз постарался. Двух поросят освежевали, баранчиков трех, а тут еще бычок ногу сломал, так и его ножом по горлу. Будут варить и завтрак, и обед, и ужин. Все, что надо, кажется, взяли. И котлы, и кружки, и миски, и ложки… Машины с людьми уехали, гляжу я — мешок возле склада лежит. А в мешке том соль! Забыли, значит, соль взять. А без соли, какая же еда…

— В войну и без соли ели, — не сдержался Трофим.

— Так то ж в войну! А теперь не посоли — и ложку в рот с едой никто не понесет… Так старались, заботились — и на тебе, из-за какой-то соли вся работа сорваться может. Так я и кинулся запрягать жеребчика. Только он не дался. Аккурат возле фермы Тарзан пасся, так я его поставил в оглобли, мешок с солью взвалил на повозку, пару бидончиков молока… Сам недоглядел, сам и исправить все хотел. Еду я мимо своей хаты, а тут жена выходит на улицу: «Хведарка, ты куда?» Рассказываю ей все, вот как вам. И только тогда мне в голову стукнуло: жена моя тяжелая, не сегодня завтра родить должна. Если я в Гала уеду, кто же отвезет ее в больницу? Слез я с повозки, кинулся к тому, к другому. И оказалось, некому ехать в Гала. Тот вместе со всеми косить уехал, того дома нет, тот еще мал и, где Гала, не знает. Вот я к вам и забежал. Выручили бы, дет, отвезли соль, а? А я уж, в случае чего…

Выглядел Хведарка, и правда, неважно, был смущен. Казалось, пройдет еще минута и он заплачет. Он часто-часто моргал длинными светлыми ресницами, кривил губы, на лбу обозначилась складочка-морщинка.

Если бы Хведарка просил Трофима съездить в Гала четыре-пять лет назад, тогда Трофим был еще крепким, когда не донимала его старческая немощь, он ни минуты не колебался бы, согласился бы сразу, тем более, что Хведарка никогда, ни в чем не отказывал ему, Трофиму, помогал в его одинокой жизни чем только мог, давал коня и дров привезти, и в больницу съездить, и огород вспахать. Но теперь…

— Куда уж мне, — криво усмехнулся Трофим и безнадежно махнул рукою. — Едва на завалинке вот, пригревшись на солнце, сижу…

— Так вам и не надо ничего делать. Коня я запряг, подгоню к вашим воротам, влезть на повозку подсоблю. Вожжи в руки подам… С дороги только не сворачивайте, конем управляйте…

Но и после этих слов неизвестно, согласился ли бы Трофим ехать в Гала. Слишком уж необычной была эта просьба бригадира, да и не привык он, Трофим, вот так, шурум-бурум, не обдумавши, не взвесив все как следует, что бы там ни было делать. Дорога же неблизкая — километров двадцать — двадцать пять. Колесо может сломаться, ось. Или конь распряжется, а сможет он, Трофим, поймать его, опять завести в оглобли, хомут как надо затянуть? И если бы люди поблизости были. А то ведь нигде ни хатки — чистое поле или глушь, лес. Ни позвать кого-нибудь, ни попросить… Да и… Да и сон какой-то чудной приснился ночью. Будто пришла в хату жена, Хадора, сложила руки на живот и сказала: «Ну, слава богу… Поезжай, поезжай…» И исчезла. Только что была и нет ее… Трофим все утро думал, что означает этот сон и слова, сказанные Хадорой. Три года прошло с тех пор, как она умерла, и ни разу не приснилась. А тут вдруг…