Борис Саченко - Соль

Конь шел ровным, но спорым шагом, никуда не сворачивал с дороги, будто знал, куда ему надо доставить поклажу. Только изредка, когда очень уж одолевали слепни и оводы, встряхивал головой, злобно фыркал. Скрипели сырцовые гужи. Шурша, пересыпался под колесами сухой песок. И жгло, беспощадно палило полуденной летнее солнце.

Трофим откинул голову назад. На мешок с солью. И только тогда заметил, что сад кончился, началось поле. Клин высокой густой ржи подступал к самой дороге. Высунув руку, Трофим несколько минут гладил колосья — они бежали и бежали навстречу, ласковые, шелковистые, послушно сгибались, склоняли голову… И Трофиму вдруг вспомнилось, как некогда, давным-давно, когда был еще мальчишкой, ехал он со своим отцом, впервые ехал по этой дороге. Только тогда не рожь росла здесь, а лес. Старый вековой полесский дубняк. И не лето стояло, а была зима. Всюду лежал белый-белый снег. Поскрипывал под полозьями, комками летел из-под лошадиных копыт, иной раз попадая прямо в лицо. Белыми от снега были деревья, кусты, белой была дорога, белыми от инея, словно их кто побелил, были и кони. В лесу — об этом неоднократно говорил отец — кишело разное зверье: кабаны, медведи, волки… И он, Трофимка, тогда совсем еще малыш, лежал в сене, жался поближе к отцову кожуху, поглядывал на деревья, кусты, и ему казалось, что вот-вот выскочит на дорогу дикий кабан, а то и медведь… «Что мы с отцом делать будем, как защитимся?..»

Давно уже нет леса возле их Боровки. Вырубили, спилили… Когда провели в здешних местах железную дорогу, так и поехал лес по рельсам неизвестно куда. Вначале пан продавал его целыми гектарами, потом, после революции, отгоняли лес от деревни сами люди. Людям нужно было поле. И они вырубали кустарник, корчевали пни, жгли валежник. Где было болотисто, сыро — копали канавы, оплетали их лозой, чтобы не заплывали. Лес покорно отступал. Увеличивалось и увеличивалось поле вокруг деревни. Потом построили в местечке лесопилку, завод, промкомбинат. Лесу каждый год требовалось много. Теперь его валили не только рабочие, но и колхозники — каждую зиму колхоз получал разнарядку, сколько кубометров древесины он должен заготовить государству. Лес еще дальше отступил от деревни.

Чего уж говорить про военные годы. Людей тогда не жалели, а лес и подавно…

Война выжгла деревни, разрушила города. И снова для всего нужен был лес — восстанавливать шахты, строить дома, устанавливать телеграфные столбы, класть шпалы под железнодорожные рельсы. Чугреи, «студебеккеры», а потом и МАЗы тянули, волокли день и ночь бревна на станцию. Деревья пилили уже не обычными пилами, а электрическими…

Боровка незаметно из лесной деревни превратилась в полевую…

Чтобы привезти воз дров, теперь надо трястись на повозке верст пятнадцать. Скажи, что когда-то лес был совсем рядом, возле самой деревни, — не поверят. Нет уже и прежних бродов, нет озер, болот и моховин, что встречались почти на каждом километре. Ширь, простор — глазом не охватишь! Зимой, бывает, поднимется ветер, крутит, несет снег, и задержаться ему, бедному, негде. А летом подует вдруг суховей — хлеба через день-два сразу побелеют, бери и жни. А в колосе не зерна — заморыши…

Лес рубят и теперь, осушают болота. Говорят, узкоколейку проложили и по ней трелюют бревна, вагонетками возят торф. Людям нужно и топливо, и доски, и столбы, и стропила…

Осушили и Гала. Там, где когда-то страшно было ступить ногой, потому что можно было провалиться в трясину по самую шею, теперь ходят тракторы, машины… Просо растет как камыш, свекла — по несколько килограммов каждая, картошка — по кулаку. И трава-сеянка, говорят, в этом году выросла — косилка не берет! Потому и поехали косить косами вручную. Колхозу будет чем оплатить трудодень. Если только не сгорит все, как сгорело в прошлом году в Засемашках. Бросил кто-то спичку в сухой торф — и пошло гореть осушенное болото. Ничем нельзя было его погасить. Все лето горело, осень и даже снег выпадал, а оно все полыхало. В деревне от дыму было не продохнуть, в горле першило, выедало глаза… Ямы такие выгорели, что теперь не влезть в них — поле превратилось в озеро. Приезжал тогда из города Роман, писал обо всем этом в газету. Предостерегал, мол, не надо спешить осушать болота, надо семь раз отмерить, а раз отрезать. И о лесах он тоже писал — слишком уж быстро оголяется земля, мало заботимся мы о том, что останется после нас нашим потомкам… Может, и послушает кто-нибудь его, может, одумается, схватится за голову. Только бы не было поздно.