Иван Пташников - Тартак [журнальный вариант]

Верка сидит с краю на подстожнике с малышом на коленях; опусти­ла голову, будто спит. На груди у нее распахнулся жакет, из-под жа­кета видна бутылочка с молоком, полная, до горлышка, и соска. Жел­тая, большая, довоенная еще; растянутая, с широко прокушенной дыр­кой, она торчит из-под мышки, как палец. Верка держит бутылку под мышкой и днем и ночью: греет молоко.

Туман холодный, сырой, даже вблизи видно, как он навис над подстожником. Дышишь — и кажется, от него слипается все внутри, начи­нает бить кашель. Панок тогда приседает и, схватившись за лоб, сжи­мает рукой голову. Потом подносит другую руку — кулак — ко рту: так он делал каждый раз дома, когда спали дети и его бил кашель. Глянув исподлобья, видит, как насторожилась Верка, подняла голову и смот­рит то на него, то на колени, на ребенка. От них отходят люди, жмутся к лозняку.

Кашель бьет не переставая, даже колет в горле чем-то острым и сухим; не дает дышать, душит. Становится темно в глазах, и болит, рас­калывается голова. Болят плечи. Панку кажется, что он захлебывается.

В Корчеватках тихо. Из деревни стрелять перестали, когда рассве­ло. Взошло солнце. Далеко за лесом оно холодное и красное; от него розовеет на лозняке и на траве роса. Пополз вверх рыжий туман. Он густой, и за ним скрывается солнце; потом оно выбегает и снова катится над лесом в Дальву. Вверху белеет краешек чистого неба, и Панок думает, что днем будет жарко.

Встав, Панок увидел, что растоптал трухлявый сосновый пень. Из- под ног скачет мошкара, будто кто ее насыпал на траву, не боится и холодной росы, лезет в рот —он, Панок, чуть не задохнулся, когда его прихватил кашель.

У родника квакали лягушки, громко, на все Корчеватки. В ельнике на сухостоине каркала ворона, громко и скрипуче; взлетала и снова са­дилась на длинную кривую рогатину. За лесом, на загуменье около Дальвы, кричал петух — хрипло и редко.

В глаза, как мухи на рану, лезли комары, желтые, худые. Блеснуло из-за туч солнце, потеплело. Запахло болотной тиной.

В багульнике возле гнилого березового пня, где было посуше, Па­нок увидел кусты черники. Ягод на них еще не было. Высокий пень издолбал дятел, на кустах черники виднелись белые кусочки гнилого дерева.

Пень надо взять на растопку: гнилушки и береста будут хорошо гореть.От кресала трут загорелся с первого разу. Затлел березовый гни- ляк, когда Панок скатал из пего почерневший комочек трута, малень­кий, с горошину. Потом Панок положил на гниляк горсть сухого мха с берестой и, присев, долго дул. Зашипело пламя. Запахло дымом, как от еловых дров, и паленым: подгорели, наверно, волосы на руке. Он по­двинул гниляк ближе к елке и набросал сверху сухого папоротника.

Откуда-то вдруг дохнуло холодным ветром; огонь лизнул на земле зеленый мох. С болота снова пригнало туман. В лозняке стало серо, люди ходили будто в паутине. Туман скрывал подстожник с детьми и Веркой, стелился под ноги на траву. Было видно даже, как на руки ложится роса, словно холодная пыль. С веток закапала вода в болото. Как в реку.

Еловые ветки не загорались, и Панок, опустившись на колени — колени сразу стали мокрыми,— подул снизу на березовый гниляк. Пока­залось желтое пламя, дохнуло в лицо.

Панок выпрямился и увидел внизу, в болотной воде, себя. Вода бле­стела в траве, как стекло; в нее у самой кочки насыпалась сосновая коричневая хвоя. Из воды смотрел на Панка человек с кривым носом и большими ушами. Высоко на голове у него, на самом затылке, лежала кепка с помятым козырьком, из-под кепки торчали седые волосы. Белые волосы были видны и возле ушей на висках. Наверно, совсем лоседел он за эти дни, если даже в воде видны белые волосы.

Он услышал, как позади брякнула ведром Верка — ходила доить корову. Оглянувшись, увидел, что ребенок лежит рядом со всеми на подстожнике. Верка уже стоит, согнувшись возле него. В одной руке у нее ведро с молоком — видны на ведре белые капли,— в другой чугунок. Небольшой, черный, в котором варили дома затирку на ужин. Он не заметил, когда Верка пошла доить корову, положив ребенка и ничего ему, Панку, не сказав. Ребенок не спал целую ночь, будет теперь долго спать, и Верка успеет приготовить ячневую затирку. Когда молоко вскипит, она отольет в бутылочку и в кувшин малышу, потом насыплет в чугунок муки из белой наволочки. Затирку сварит на одном молоке. Дома они никогда на одном молоке затирку не варили, только забели­вали им.

Панок почувствовал, что ему хочется есть, но не лезут в рот сухари; и от них еще сильнее бьет кашель.