Александр Шевченко - Всюду жизнь

Она не отличилась особым усердием и рвением к работе и часто, раскинувшись на забрызганной белыми ромашками траве и покусывая какой-нибудь сладкий стебелек, сквозь дремотно опущенные веки смотрела, как он лазил по башне.

Чтобы хоть как-то выразить свое восхищение ею, он собрал букет алых саранок и преподнес ей, стараясь говорить безразличным тоном:

— Вот посмотрите, какие цветы у нас растут. Вам они незнакомы? А корни их можно есть…

А через несколько дней, не обращая внимания на ее отчаянные крики, он забрался на крутую крышу башни и выпрямился во весь рост на шатких, прогибающихся досках, хотя этого совсем не надо было делать, чтобы измерить ее: просто он должен был совершить что-то необыкновенное, рискованное и отчаянное, чтобы дать выход напору кипевших в нем чувств.

— Сумасшедший мальчишка! Там страшная высота! Сорвешься и костей не соберешь! Я здесь старшая, и изволь меня слушаться! — испуганная и возбужденная, отчитывала его Светлана Сергеевна, когда он спустился на землю, а он стоял перед ней и улыбался, взволнованный и счастливый, что она заметила, какой опасности он себя подвергал, и беспокоилась о нем.

Вечером они возвращались в село и после ужина в кабинете черчения начисто перерисовывали эскизы, сделанные днем. У нее была легкая рука, рисовала она стремительно, изящно, красиво.

За работой они без умолку говорили. Оказалось, что Светлана Сергеевна окончила в Омске пединститут по специальности рисование и черчение. Она рассказывала о городах, в которых бывала, о троллейбусах и неоновых рекламах, телевизорах и о других чудесах, а Федор краснел, чувствуя себя перед нею неотесанным таежником. Зато в разговоре об искусстве, о художниках он был равным с нею. Она поражалась, как он смог в такой глуши приобрести верный и тонкий вкус, хвалила его эскизы и рисунки.

Удивилась она и тому, что ему всего семнадцать лет и он еще не служил в армии.

— На вид тебе все двадцать. Ты выглядишь мужчиной. А я замужем. У меня трехлетний сын.

Сердце его изнывало и замирало от любви к Светлане, когда он смотрел на ее освещенное мягким светом керосиновой лампы лицо, склоненное над бумагой, на ее тонкие, как золотистый дым, волосы. Но как признаться ей в этом, какими словами это сказать? Все приходившее в голову было наивным, выспренним, смешным. От своей юношеской застенчивости он считал себя некрасивым: большой нос картошкой, толстые губы. Разве может такой понравиться красивой женщине? Главное, он ведь мальчик в сравнении с ней. Он боялся, что в ответ она удивленно раскроет свои глаза цвета берлинской лазури и засмеется звонким, переливчатым смехом: «Федечка, да ты в своем уме? Ты же школьник, ребенок… И между нами ничего общего не может быть!»

Как-то она попросила его передать краски, он коснулся ее руки и почувствовал, как его тело, будто электрический ток, пронзило тоскливое, мучительно-невыносимое желание поцеловать эту женщину, он чуть не задохнулся от волнения и уже не в силах сдержать себя взял ее руку и поцеловал: запястье, на сгибе руки, выше локтя — и тут же выбежал из интерната и всю ночь бродил по речному берегу, со страхом ожидая утра, когда она прогонит его навсегда.

Она встретила его, будто ничего не произошло, он не заметил на ее лице волнения, недовольства, глаза смотрели спокойно, приветливо. Она заговорила о сегодняшних делах, он ответил что-то невпопад, и по неровной каменистой тропе они пошли к башне, она впереди, он в нескольких шагах за нею. На полдороге она споткнулась и, согнув ушибленную ногу и подпрыгивая на другой, потребовала, чтобы он взял ее под руку, поддержал, а то она свалится и расшибется на этих проклятых камнях.

Федя взял ее руку, она крепко прижала локтем его ладонь к своему телу, и так они дошли до башни и вошли внутрь, и тут он обнял ее и стал целовать губы, лицо, глаза, волосы, и она не сопротивлялась, была покорная и безвольная, только дремотно-томно улыбалась, нежной ладонью гладила его лицо и повторяла нараспев:

— Милый мальчик… Мой хороший мальчик…

В этот день они почти не работали, только целовались, а Федя говорил, как мучился все это время, как боялся вчера, что она прогонит его.

— Разве ты можешь что-нибудь скрыть? На твоем лице с первого дня было написано, что я тебе нравлюсь, — тихий смех Светланы рассыпался звоном маленьких стеклянных колокольчиков.

Скоро они закончили работу в Усть-Ковде и стали выезжать в окрестные села, где Хоробрых обнаружил ценные постройки. В тот день они возвращались из Подъеланки. Тамошняя школа помещалась в старинном купеческом доме, очень интересном и своеобразном по архитектуре.