Александр Шевченко - Всюду жизнь

Художник растерянно сжался, устыдившись своего крика, и замер, сгорбив спину, и покаянными глазами исподлобья оглядывая испуганных его окриком детей, и тут все увидели, как на темных, нервно подрагивающих щеках Ивана Гавриловича сверкнули слезы, и замерли, потрясенные горем учителя.

Хоробрых резко поднялся, накинул пальто, схватил шапку.

— Ваня, куда ты? — кинулась к нему Ольга Владимировна. Тот не ответил и выбежал на улицу.

Кусая губы, Ольга Владимировна сказала:

— Извините, дети. Репетицию придется отложить. До свиданья.

Ученики торопливо собрали тетрадки и гурьбой пошли из комнаты. Федя задержался и спросил Ольгу Владимировну, не пойти ли ему за Иваном Гавриловичем — ведь ночь, мороз сильный.

— Ты ему не можешь помочь, Федя. Он должен побыть один, чтобы успокоиться.

Учительница охватила лицо ладонями и, бросившись на стул, заплакала. Он стоял тогда у порога, не зная, что делать — уходить или оставаться.

Учительница сквозь слезы говорила:

— Он страдает от своего несчастья. Я боюсь за него. В минуту отчаяния он руки может на себя наложить. Лишь я удерживаю его на самом краю пропасти. Я измучилась с ним, ведь это продолжается уже много лет. Но сил у меня больше нет. Я не могу больше это выносить, не могу! — в отчаянии закричала женщина и уронила голову на стол.

Прошло много времени, прежде чем она успокоилась, вытерла глаза и сконфуженно проговорила:

— Садись, Федя. Побудь со мной. Я больше не буду плакать.

Она беспомощно вытянула на столе тонкие, слабые руки, комкая носовой платок.

Женщина и мальчик долго говорили о любимом ими человеке. Но чем они могли помочь ему?

— Слышите? Урчит что-то, — первым уловил далекий рокочущий звук Юрка Заикин.

— В брюхе у тебя урчит, от горохового супа, — поддразнил его сосед по парте.

Класс прислушался.

— Точно. Моторка.

— Непохоже! Это трактор!

— Сказанул: трактор в небе, да?

Необыкновенный звук приближался, нарастал с каждой секундой, жалобно задребезжали оконные стекла, и вот что-то огромное, железное с оглушающим треском и грохотом промчалось над самым интернатом.

— Самолет! — завопил Юрка и бросился из класса. За ним высыпал на улицу весь интернат.

В небе над селом неподвижно, будто подвешенный на веревке, парил не виданный в здешних краях огромный зеленый вагон с длинным хвостом, похожий на головастика.

— Вертолет! Вертолет! — закричали дети. — Он сесть хочет! Ищет место для посадки!

«За спортплощадкой ровное поле!» — вспомнил Федор и побежал на поскотину. На бегу сорвал с себя рубашку и стал ею размахивать:

— Сюда, сюда!

Вертолет, как бадья на веревке в колодец, стал вертикально спускаться.

— Садится, садится! — испуганно закричали дети и побежали в стороны. Только Федор, несмотря на ураганный ветер, которым обдавал его вертолет, стоял и махал рубашкой.

Машина коснулась колесами земли, лопасти остановились и повисли, открылся люк, из него спустили лестницу и по ней… сбежала мохнатая пятнистая лайка! Ребята неистовствовали от радости, кинулись ловить собаку.

Улыбаясь и приветственно помахивая рукой, спустился коренастый пилот в кожаной куртке и форменной фуражке с кокардой, за ним — высокий бородатый человек в очках, помогая сойти женщине, за ними еще пять человек, последним вышел второй пилот, тоже в кожанке.

Высокий, опирающийся на толстую палку старик махнул Федору, тот в один миг подбежал к нему.

— Как это село называется?

— Усть-Ковда, — ответил Федор.

— Значит, сели правильно, — удовлетворенно сказал старик пилоту.

— У нас иначе не бывает, Иван Сергеевич, — заулыбался первый пилот всем своим широким спокойным лицом.

Старик снова обернулся к Федору:

— Скажи-ка, малец, есть тут у вас какое-нибудь начальство?

— Райисполком у нас есть…

— Вот туда и веди нас.

Так Федор познакомился с начальником партии изыскателей, прилетевших выбирать на Студеной место будущей гидроэлектростанции, профессором Радыновым. Федор не отходил от изыскателей: помогал выгружать из вертолета разные ящики, треноги, тюки и перевозить все это на райисполкомовской телеге в пустовавшую избу, где остановились изыскатели. Он не сводил с них глаз и ловил каждое их слово: это были первые люди с Большой земли, из самой Москвы, которых он видел!

Вечером, когда работу закончили и Федор должен был уйти, он набрался решимости и сказал Радынову: