Александр Шевченко - Всюду жизнь

На прибрежных скалистых кручах, склонах ближних сопок и пологих увалах среди зеленовато-бурой сосновой тайги желтым негасимым пламенем полыхали березовые и осиновые урочища, бледной желтизной насквозь просвечивали лиственницы. В прозрачном осеннем воздухе четко и ясно вырисовывается черно-фиолетовый гребень далекого хребта. Там на не успевший растаять за короткое северное лето старый снег уже выпал новый; он пятнами лежит в ущельях, белыми шапками одел вершины.

Радынов долго молча глядел вдаль, ощущая на лице теплый, сухой юго-восточный ветер «шелонник»; он нес с собой горьковатый полынный запах далеких монгольских степей. По сосредоточенному лицу профессора Федор видел, что тот думал о чем-то серьезном, волнующем его.

Радынов глубоко вздохнул и обернулся к городу, поднимавшемуся на берегу белыми громадами домов.

— А город, город-то какой белокаменный возник в тайге! А название я ему выбрал: Сибирск!

— Хорошее название! — отозвался Устьянцев. — Есть в нем что-то крепкое, упрямое…

Радынов протянул палку перед собой:

— А там что строится — лесопромышленный комплекс?

— Да! Перерабатывает древесину, которую мы раньше сплавляли, в пиломатериалы, целлюлозу, бумагу.

— Эта линия электропередачи уже под напряжением? — Радынов указал на решетчатые опоры, несущие над тайгой сверкающие алюминиевые провода.

— Работает, Иван Сергеевич! Пошла наша энергия в тайгу, на нефтепромыслы, на шахты и прииски, в леспромхозы и глухие эвенкийские селения.

— Да, наша станция преображает край… А ты знаешь, Федор, по пути к вам я завернул на створ второй станции на Студеной. Прекрасное место! Самой природой создано для гидростанции! Вообрази: река стиснута высокими, почти отвесными каменными щеками! Вторая станция раза в два мощнее этой намечается. Вернусь в Москву, будем утверждать задания на изыскания и проектирование. Но эти работы войдут в план следующей, десятой пятилетки. Я новую станцию уже не увижу, тебе придется ее строить. Я уже старик, Федя, но я спокойно смотрю в будущее. В этой плотине, электростанции, в белокаменном городе есть и мой соленый пот, бессонные ночи, моя страсть, мысли, жизнь моя…

Федор взволнованно слушал учителя, и чувство уважения, признательности и любви к этому человеку горячей волной захватило его. Как удивительно, что пятнадцать лет назад их жизненные дороги пересеклись. Встретились они вот здесь же, вон на том мысу, где сейчас растет город. Но тогда не было здесь ни плотины, ни станции, ни моря, ни этого города. Было небо, тайга и была река, которая, как и миллионы лет назад, несла свои воды к Ледовитому океану…

Федор задумался. Может ли он, так же как и учитель его, бесстрашно смотреть вперед?

Годы его прошли в напряженной работе, в борьбе страстей, во взлетах радости, ошибках, которые мучили раскаянием. Не все в его жизни было правильным, целесообразным, необходимым. Но ни одного прожитого мгновения изменить, вернуть и прожить сначала по-другому нельзя, да Федор и не хотел бы. Это была именно его жизнь, Федора Устьянцева, непохожая на жизнь других людей и неповторимая, С его ошибками, его радостями, горем, и он не отдаст и не променяет ее на иную жизнь, может быть более правильную, умную и счастливую, но чуждую ему.

Сколько бы ни изведал он трудного, горького и печального, жизнь не мрачна, нет, если в ней были и светлые годы раннего детства, и первые радости открытия мира, и многоголосая песня ветра в соснах, и сверкающая под солнцем река, и шумные летние грозы и ливни, и яростный посвист метели, и запах цветущего в снегу розового багульника, и картины Сурикова, и музыка Баха, и работа на лесосплаве, на Красноярской ГЭС, и строительство плотины на Студеной, если в жизни твоей были учитель рисования Хоробрых и профессор Радынов, и друзья студенческих лет Тимофей и Вадим, и любовь к Светлане, Наташе, Кате…

И все это не было напрасным, не прошло бесследно, из борьбы и трудностей ты каждый раз выходил более стойким, закаленным и терпеливым, с новым, более глубоким и верным пониманием жизни и все более крепнущим в тебе чувством человеческой солидарности.

Останется и Сибирская ГЭС, осветившая электрическим светом тайгу, останется рукотворное море, навсегда поглотившее порог Черторой, на котором разбился твой отчим Григорий.

Разве всего этого мало, чтобы считать себя счастливым?

А впереди у тебя еще огромная, неповторимая и прекрасная жизнь!

Радынов повернулся к Устьянцеву, обнял его и растроганно сказал: