Александр Шевченко - Всюду жизнь

— Был!

— У тебя нет к нему обыкновенного человеческого милосердия…

— Да! Да! — Катя поднялась и нетерпеливо заходила по комнате. Федор впервые видел ее такой возбужденной, решительной. — Я устала быть доброй ко всем, веселой, улыбающейся, какой меня хотели видеть вы, мужчины, и все терпеть, одобрительно слушать пошлости и скрывать в себе отчаяние, и улыбаться, улыбаться, когда хочется кричать от злости… Будто я бездушная кукла для забавы… Я хочу бороться за свое счастье! — Подошла к Федору и насмешливо произнесла: — А ты проповедуешь мне всепрощение! У тебя нет никакого самолюбия! Наконец, просто мужской гордости! Тебя бьют в одну щеку, а ты подставляешь другую!

Слова Кати ошеломили Устьянцева. Он-то восхищался ее добротой, великодушием, нежностью, беззаботной веселостью… Оказывается, все это было притворно, лживо… Какое низкое, мстительное озлобление она обнаружила к мужу… А с каким пренебрежением упрекает его, Федора, в терпимости… Он почувствовал неприязнь, отчужденность к Кате и с испугом отступил от нее.

— Видно, ты не знаешь, что такое любовь, Катя. Любят человека не за то, что он тебе дает, — это значит любить лишь себя. Любят его самого, какой он есть… Любовь — это полная самоотдача себя любимому. Даже самопожертвование…

Катя раздраженно перебила Федора:

— Да я готова на все, и на жертвы, если она есть, любовь! Но ее нет! И не было!

— Почему же ты вышла за Костю?

— Тогда я не разобралась в себе…

«А я считал, что она неспособна на такой расчетливый шаг», — подумал Устьянцев. И вдруг вспомнил, с каким холодным равнодушием относилась к нему Катя, вспомнил свои унизительные упрашивания ее о встречах, ее нетерпеливый, надменный голос, каким она отвечала ему, и с горьким, уже приглушенным временем чувством обиды подумал, что никогда Катю не мучило то страстное, неодолимое влечение одного человека к другому, которое называется любовью…

И несмотря на это, как он любил Катю, неистовствовал и мучился, сходил с ума от счастья, ради нее готов был остаться в Москве и отречься от цели своей жизни! Он думал тогда, что в ней встретил ту женщину, которую искал всю жизнь, обманывался и снова искал, потому что верил, что есть на земле и великая любовь, и верность, и преданность, и великое самоотречение ради любимого…

Если даже Катя оказалась такой заурядной, приземленной и расчетливой, значит, ему пора расстаться со своими юношескими бреднями и отбросить их прочь, как выбрасывают ставшую ненужной одежду, из которой человек вырастает. Наивно и смешно в наш трезвый век земную женщину считать каким-то высшим существом, богоматерью, что ли, дарующей тебе забвение всех печалей, и радость, и даже смысл твоей жизни…

Федор с укором посмотрел на Катю:

— Теперь я понимаю, почему у нас все так получилось: ты и меня не любила… Ты, видно, никого не любила…

— Прости меня, милый, прости, ради бога… Я очень виновата перед тобой. Я понимаю, ты должен ненавидеть меня…

Катя говорила взволнованно, трудно, в ее голосе слышалось искреннее раскаяние.

— Простить? — Устьянцев грустно усмехнулся. — За что? Разве человек виновен в том, что не может любить другого? Разве его надо за это судить?.. Какую чушь ты говоришь…

— Но это неправда, я любила тебя, Федя, поверь мне! — снова горячо, убеждающе заговорила Катя. — Но мое чувство сдерживалось множеством практических соображений о нашей будущей работе, заработке, квартире, о твоей большой семье и тому подобном…

— Я не могу прийти в себя… Ты так спокойно говоришь, что пожертвовала любовью ради каких-то ничтожных материальных расчетов… Неужели ты и сейчас не понимаешь, какую боль ты тогда мне причинила?.. Как я мучился все эти годы… проклятые годы!

Какое-то время на лице Кати боролись противоречивые чувства раскаяния, сожаления, униженности и самолюбия, но вот она решилась:

— Нет! Я скажу все! Ты должен знать все! Что ты самый лучший, самый добрый, человечный, талантливый… И еще ты должен знать, что я люблю тебя!

Обессиленная и опустошенная признанием, она замерла, глядя на Федора широко раскрытыми, остановившимися глазами.

— Это неправда! Ты говоришь неправду! — испуганно запротестовал Федор. Его губы искривила подавленная, безрадостная усмешка: Катя впервые призналась в любви, когда он уже не верит ничему, что она говорит.

Катя подошла к Федору, взяла его руку:

— Я понимаю: оскорбленное самолюбие, ревность… Но любовь выше этого. Ты ведь тоже любил меня, очень любил. Я это чувствовала, знала…