Александр Шевченко - Всюду жизнь

— Все зависит от того, сколько мерзлого грунта попало в плотину. Небольшой его процент неопасен. Летом грунт оттает, уплотнится. Может получиться небольшая осадка экрана — только и всего!

— Да, да, я тоже так думаю! — обрадованно ухватился за его мысль Кипарисов и признался, что в последние дни с карьера поступает суглинок с большим количеством комьев смерзшегося грунта, а рабочие гонят план, разморозить его не всегда успевают из-за неисправности турбореактивной установки, проклятых морозов и вечной спешки, и приходится поверх замороженного грунта укладывать новые слои. И вот теперь Кипарисов и не знает, как ему поступить. Вообще-то по правилам полагается доложить начальству и убрать весь замороженный слой. Но Кипарисов боится, что его обвинят в срыве плана, в нарушении технологии. Осинин успокоил колеблющегося Кипарисова, повторил утешительную фразу:

— Перемелется — мука будет… Летом грунт оттает, уплотнится…

— Спасибо, Костя! Я тоже думаю: авось, дай бог, пронесет! Давай выпьем за это!

Костя поднял рюмку и поддержал тост:

— Пью за то, чтобы ты был на коне…

Позже, когда Осинин наедине обдумал, к каким последствиям может привести мороженый грунт в экране, им завладел страх. Ведь неизвестно, сколько уложено этого грунта… А если произойдет размыв плотины? Ведь это же катастрофа!

Так и жил Осинин в непрерывном страхе, в напряженном ожидании весны, паводка на Студеной, когда все должно было разрешиться…

«Что делать? Что же делать? Надо предупредить Радьку: пусть не впутывает меня в эту историю!» Осинин набрал номер домашнего телефона Кипарисова. Послышались низкие продолжительные гудки.

Почему Радька не подходит? Где же он? Ведь ему приказано не отлучаться из дому… Осинин вздрогнул: в трубке послышался уверенный, энергичный, какой-то металлический голос Кипарисова… Нет, человек с таким голосом не сентиментален, он не знает жалости. Осинин осторожно опустил трубку.

Глупо раньше времени вмешивать себя в это дело. Надо находиться в стороне, как полагается абсолютно непричастному человеку. И все наветы Кипарисова начисто отрицать. Ведь свидетелей твоего разговора с ним нет, нет! Их нет и быть не может!

Осинин обрадовался, что нашел лазейку, в которой мог спрятаться, приободрился.

«А твоя дружба с Кипарисовым? Ведь все на стройке знают, что ты был очень дружен с ним, — услышал Осинин в себе чей-то чужой, ехидно-противный голос. — Значит, трястись от страха, что каждую минуту тебя могут назвать виноватым? А если пойти к начальнику строительства и рассказать обо всем?.. Поздно! Поздно! Ты молчал целых три месяца! Теперь поздно! Это уже не поможет тебе!»

Он повалился на кровать и стал прислушиваться к музыке, доносившейся из-за стены. У соседей был включен приемник. Слышалась медленная, певучая, завораживающая спокойствием мелодия, она говорила, что где-то есть мирная, честная и ясная жизнь, какой у тебя уже никогда не будет. Сделал один только неверный, ошибочный шаг — и горло удавкой захлестнуло безвыходное отчаяние…

Услышал стук открываемой наружной двери, вскочил, в страхе остолбенел посреди комнаты. Это за ним пришли! Что же делать?

Открылась дверь в комнату, и в освещенном из коридора проеме он увидел стоявшую на пороге Катю. Какой идиот! Забыл, что Кати нет дома и ключи могут быть только у нее. Катя подняла руку к выключателю:

— Почему ты в темноте?

Костя подбежал к ней, схватил за руку:

— Не зажигай свет!

— Почему? Что с тобой?

Он закрыл дверь на ключ.

— Меня нет дома. И тебя тоже нет. Никого нет дома. Не подходи к телефону. Понятно?

— Предельно понятно. Пусти меня! — Катя повернула выключатель.

Жмурясь от яркого света, Осинин взглянул на жену. Неподвижное, горестное лицо. Скорбно сжатые губы. Презрительный взгляд. Она бессильно уронила на пол хозяйственную сумку, в которой зазвенели бутылки, очевидно с молоком, и стала медленно, еле двигаясь, раздеваться. Опустилась в кресло, вытянула перед собой ноги, положила руки на подлокотники, запрокинула голову на спинку. Так долго сидела, закрыв глаза, и молчала.

Потом выпрямилась в кресле, остановила уничтожающе сощуренные глаза на муже и проговорила медленно, глухим, тусклым голосом, четко выговаривая каждый слог:

— Предельно понятно. Перетрусил. Испугался. Какой же ты подлец!

— Что ты сказала? Ты не имеешь права!

— Имею! Теперь каждый имеет право плюнуть тебе в лицо. Кипарисов мне все рассказал.