Александр Шевченко - Всюду жизнь

Так и не мог Устьянцев решить, совершил он ошибку или нет. Противоречивые чувства обуревали его, боролись в нем. Он остановился у окна и стал смотреть на Сибирское море, широко, могуче распростершееся за плотиной. Гряда за грядой катило море к берегу играющие солнечными бликами волны; они с глухим рокотом и мерным шумом разбивались на прибрежных камнях, закидывая их быстро тающими хлопьями белой пены; за грядой волны следовала впадина, а за впадиной снова всплеск волны… Устьянцева завораживало и успокаивало зрелище непрерывного движения, чередования взлетов и провалов… А ты хочешь непременно добиться однозначного ответа на все вопросы!.. Жизнь бесконечно сложнее, многообразнее твоих упрощенных представлений о ней, дорогой товарищ Устьянцев… Не вернее ли признать, что не будет времени, когда ты постигнешь все истины, разгадаешь все загадки, свяжешь все причины и следствия логическими умозаключениями и добьешься полной ясности, удовлетворения и покоя… Видно, надо согласиться, что ты всю жизнь будешь биться над все новыми и новыми вопросами, рваться, ошибаться, и падать, и вставать, и снова идти…

Тимофей Шурыгин еще издали замечает мощную фигуру Глафиры Безденежных, спускающуюся с берега на плотину. Женщина спрашивает о чем-то рабочих, угрожающе размахивает руками. Подходит она к Тимофею распаленная, красная, в глазах гнев и возмущение.

— Тимоша, здравствуй! Где Федор?

— В управлении. Зачем он тебе?

— Срочно поговорить надо. Это же какое недопустимое безобразие строители творят! Приехали мужики с машинами, приказывают немедленно в новый город переезжать, а я же не могу!

— Почему?

— Да свинья у меня, Берта, супоросная, Тимоша! Повезут ее по камням, растрясут — ведь семьдесят километров ее, бедную, везти! — и до времени разродится она мертвыми недоносками! Это какой же убыток мне, ты только подумай! Пусть Федя прикажет, чтобы обождали с перевозкой, пока свиноматка опоросится.

— Тетя Глаша, да ведь нельзя ждать! — терпеливо объясняет ей Тимофей. — Ты одна, последняя в Улянтахе осталась! А вода непрерывно поднимается, завтра в поселок и не проедешь, пойми! И затопит тебя вместе с твоей свиноматкой!

Глафира Безденежных никогда не меняет своих решений и никакие доводы Шурыгина не принимает в расчет.

— Неужели нельзя эту воду проклятую остановить, чтобы не поднималась она, пока Берточка моя опоросится?

— Не может этого Федор сделать! И никто не может! Идет заполнение водохранилища! Сегодня мы пускаем станцию! — он указывает на большой красный щит на береговом откосе; под надписью «До пуска первого агрегата осталось» крупные алые буквы: «Сегодня пуск!»

— Нет, Тимоша, ты не то говоришь. Федя мне поможет обязательно. Значит, в управлении он? — Глафира решительно направляется к берегу. Обернувшись, она грозит Тимофею кулаком: — Я все ваше управление вверх дном переверну, а не допущу, чтобы погубили живых тварей, бедненьких поросяточек!

Тимофей с растерянной улыбкой смотрит ей вслед: ну что делать с этой упрямой бабой? Безнадежно махнув рукой, торопливо направляется в машинный зал.

Когда Шурыгин вошел в огромный зал, он был уже заполнен празднично приодетыми рабочими, инженерами, членами государственной комиссии. На лицах улыбки, сдерживаемые сознанием важности происходящего, слышны радостные восклицания, смех. Суетятся корреспонденты с магнитофонами, фоторепортеры, кинооператоры. Один даже забрался на мостовой кран под перекрытием зала и оттуда снимает торжество. Вдоль зала в ряд вытянулись пять круглых, огороженных перилами приямков — места для генераторов; крайний агрегат уже смонтирован и, вздымаясь на десятиметровую высоту, поблескивает свежей серовато-зеленой краской, на металлических деталях весело играют блики света. Вокруг машины хлопочут озабоченные монтажники, по узкой лесенке забираются на самый верх генератора, заканчивают предпусковую проверку. В зале еще стоит сырой запах свежего бетона, из приямков несет влажным холодом. Шурыгин подошел к группе людей, окруживших профессора Радынова. Здесь все знают знаменитого гидростроителя, с уважением поглядывают на остроконечную золотую звездочку на его груди. Тимофей пробрался через толпу и протянул руку Радынову:

— Иван Сергеевич, здравствуйте!

— Ба, Шурыгин! — вскинув седые брови, низким рокочущим басом проговорил Радынов. — Как же, помню, помню. Большущую двойку я тебе вкатил на экзамене! — Он с доброй улыбкой обратился к стоящему рядом Устьянцеву: — Что, этот двоечник изучил все-таки гидротехнику?