Александр Шевченко - Всюду жизнь

Наташа села рядом с Федором, они обнялись и стали смотреть на огонь.

— Теперь уже ничего нельзя исправить. Приезжай иногда. Мне больше ничего не надо. Только изредка видеть тебя. Тогда я оживаю. Счастлива, как в первую нашу весну… Помнишь, на соснах молодые побеги как свечки венчальные, а в овраге черемухи белой невестиной фатой одеты… Не сплю я здесь долгими зимними ночами и все чуда жду. Будто приезжаешь ты свободный, радостный, берешь меня на руки, как тогда, и кружишь так, что сердце заходится, и говоришь, что любишь меня одну. И тут, в ночи, встает солнце и растапливает снега, и среди зимы на глазах растут, поднимаются острые зеленые травинки, распускаются огненные жарки…

Федор заметался по тесной комнатушке.

— Наташа, нельзя так мучиться! Ты губишь себя! Нам лучше не встречаться. Я не стою тебя. Я не могу дать тебе счастья. Ты еще молодая, встретишь хорошего человека…

— Нет, Федечка, нет! — Наташа обняла, зацеловала Федора. — Пусть я буду мучиться, лишь бы быть с тобой!

Она отерла слезы, взяла Федора за руки, он положил голову ей на колени, она стала тихо напевать глубоким, надрывным голосом:

Наутро Наташа вышла проводить Федора. Около барака стояли уже запряженные в сани лошади. Вокруг них, попыхивая трубкой, ходил Афанасий, подтягивал упряжь, что-то ласково гудел им. Тимофей тоже был одет и разговаривал с Поленовым, энергично указывая рукой в сторону глиняных буртов, смутно проступавших в снежной круговерти.

Федор держал руки Наташи в своих, с каким-то напряженным, виноватым выражением на лице смотрел в ее широко раскрытые, с опустошенным, безнадежным взглядом глаза — она будто навсегда прощалась с ним — и напряженно думал, что же сказать ей, чтобы утешить ее, чтобы не мучилась она. Вот так каждый раз: их встречи растравляют сердце и снова возникает вопрос, на который нет ответа: как же быть с Наташей?

— Надо ехать, Фэдэр, — Афанасий показал кнутом вверх, в темное, насупленное небо: — Буран сверху идет!

— Да, да, я сейчас, Афанасий… Ну что ж, Ташенька. До свидания.

— Приезжай, когда сможешь, — с трудом разжала горестно сведенные губы Наташа, и какое-то подобие мучительной улыбки появилось на ее лице: — Клен ты мой опавший…

Федор последний раз обнял Наташу, прижался губами к ее холодной щеке и побежал к саням.

Лошади резво тронули с места, заболтался, чисто и звонко побрякивая, колоколец, Федор помахал Наташе, та тяжело подняла и безнадежно уронила руку в ответ и застыла одна посреди широкой, вырубленной между сосен просеки, он видит ее неподвижную удаляющуюся фигуру в белом полушубке и цветастом платке, которую сечет, зачеркивает косой снежок, а в его ушах все звучит рыдающий голос Наташи, выводящий песню о бездомном клене.

Устьянцев сидел за баранкой тяжело нагруженного камнем МАЗа и укатывал грунт на плотине — он часто сам брался за дело, чтобы научить рабочих, как надо добиваться нужного качества укладки экрана, — когда увидел впереди машущего ему рукой Ивана Бутому.

Федор сбросил газ и нажал тормоз.

— Федор Михайлович, тебя там какой-то человек спрашивает, — подошел к машине бригадир.

— Что ему нужно? Пусть сюда идет!

— Да не наш он, не строитель.

— Снова какой-нибудь корреспондент или фоторепортер? Некогда мне интервью давать!

— Похоже, что нет, — Бутома сдвинул на затылок оранжевую каску. — Без руки он…

Федор распахнул дверцу и выскочил из кабины.

— Что же ты сразу не сказал? — Он завертел головой, оглядываясь и разыскивая того, о ком говорил Бутома. — Где он, этот человек?

Бутома указал на прилепившийся на береговом откосе желтый вагончик. В его окнах небо отражалось синим кобальтом.

— Вон, возле прорабской стоит.

Это был Хоробрых — Федор узнал его высокую худую фигуру в старомодном длинном пальто. Он приказал начальнику смены Погожеву заканчивать укатку и сразу же заливать грунт соляным раствором.

— Знаешь ли ты, Иван Романович, что это за человек? — говорил Федор сопровождавшему его бригадиру. — Это, брат, замечательный человек, художник!

— Как же он рисует? Левша он, что ли?

— В том-то и дело, что он не в состоянии рисовать. Гитлеровцы искалечили его на войне. Трагическая судьба у него.

Хоробрых издали заметил Федора, заспешил навстречу, и они встретились на гребне плотины.