Галина Демыкина - Просторный человек

Потом все рассеялось. Ну, не вышло, ну, уехал. Не печалиться же об этом всю жизнь?

День отгула. Отгульный, загульный! Сашка в школе, Алина ушла в библиотеку, мужа вызвали в редакцию, и он то и дело звонит со своим обычным «через часок вернусь», — уж будто она совсем дурочка! Ты, может, дурочка, Ася? Нет. Нисколечко. И сейчас моя пора.

Знаешь, Вадим, бывает такое счастливое время, когда ты принадлежишь себе. Никого! Полная тишь! И все тогда тебе впору. Можно побродить вдоль полок с книгами, снять любую, посмотреть, поставить обратно и — к новой. И вот вроде бы целый разговор — ведь каждая хочет что-то сказать. И в этот миг ты понимаешь ее.

А еще лучше — пройти по комнатам, будто по незнакомым местам. Даже наша с дочкой живет иначе, когда нет никого. В ней гулко, как в лесу. У бабушки — ну точно в березняке, светло, и все глядит глазами: книги, старые шкатулки, чашки и вазочки от старых сервизов, — все их я помню с давних пор. А у Владислава Николаевича темно, не знаю даже отчего. Я не очень-то люблю, когда один ельник. А у него даже полян нет. Сплошняк. У корней — муравейники.

…Ася думала о муравьях: я сродни муравьям и пчелам, — могут сто раз разрушить ходы и выходы или медоносные соты, а я побегаю, пошевелю усиками, пожужжу крыльями — и опять за дело. Сразу видно, что разума нет. Инстинкт один, вот что!

Но это она так только печалилась, прикидывая аналогии человеческим разумом. А инстинкт был совсем другой: не иголочки там или жучьи крылышки в муравейник, — нет, устремления шли к запасному выходу. Часто нора имеет запасной выход, верно? Только не поленись прокопать.

В Асином платяном шкафу, отдельно сложенные, скопились странные вещи: рыжий, короткой стрижки парик, темные с продолговатыми стеклами очки в пол-лица, ярко-зеленый шейный платок, дававший вместе с париком другое представление о цвете.

Ася унесла все это в ванную комнату, к большому зеркалу, оделась.

Был другой человек. Другая женщина. Лицо лишилось своего. Ася подвела губы, сделала их шире. Другая. Ей причиталась иная походка, более уверенная и энергичная. Прошлась. Ей, такой вот — успевающей лишний раз глянуть в зеркало — миловидной, причесанной, полагалась другая жизнь. Другая судьба. Более независимая, самостоятельная.

…На кого это я похожа? Кто-то знакомый ходит так вот, резковато отнимает сигарету от губ (Ася проверила жест), судит прямо, хотя и не категорично… («Сознайтесь, Ася, вам здорово обрыдла ваша Татьяна?») Вот я и докопалась до вас, Анна Сергевна! Не зря ведь мы похожи. Чего ж не хватало мне — неужели уверенной походки? Резкости? О нет, нет, наверное — решимости в глазах! Парик, цвет, очки — это для простачков. («Я разминулась, Ася, со своей судьбой…»)

Ася не знала, где то, принадлежащее только ей, что Анна Сергеевна зовет судьбой. С самого отрочества ее разрывало на части. Хотелось одновременно и слушать с Алиной музыку, и быть душой того шумного полуребячьего общества, где чуть ли не с пятнадцати лет пили вино и любили друг друга (было такое в их дворе, пугало и манило, и кто знает, если бы не Алинино зоркое око!..). А потом — вернуться на лесную опушку. К себе. Хотелось в тихой-тихой читальне у Алины долго и неотрывно сидеть над книгой и — в этот же миг — бегать на коньках в освещенном и озвученном парке; и вернуться в заснеженный лес, увидеть следы на снегу, втянуть ветер.

Знаешь, Вадим, у меня вечно было ощущение: неймется. Разрывает на части. Такая здоровенная тяга, как в трубу. Все хочу, все!

И вот теперь, возле зеркала, вдруг произошло что-то, что невнятным шепотом ответило на ее невысказанный запрос, может — поиск. Тут не было в с е г о решения, но какая-то часть его.

— Здравствуй, Жанна! — раскланялась перед зеркалом Ася. И задорный, коротко подстриженный парнишка улыбнулся ей.

— Как будем жить?

— Хорошо и отлично.

— А держать себя?

— Победно!

Улыбка, правда, была Асина. Ну так ведь от себя не уйдешь.

Вот в таком виде, в таком облике — внешнем и внутреннем — только и следует браться за дела!

это Алина когда-то пела! Вот и я за медком!)

Соседка с нижнего этажа не поклонилась ей — не узнала. Из-за угла вышел муж. Увидела — отшатнулась. (Извечный страх перед хлыстом!) Он шел понуро. Рассеянно глянул. Губы ее чуть дрогнули, но сдержалась. Зачем же ей разоблачение? Иди, иди, дорого́й. Разве ты пустил бы меня даже туда, куда я собралась?!