Галина Демыкина - Просторный человек

И было видно, что он любит эту бойкую старуху.

— А отец?

— Погиб на войне. Он нам такие письма с фронта присылал — мне и брату…

Человек поник. И опять же было видно, что тихого отца он любил не меньше.

Дальше последовала слегка беллетризованная биография: школа, которую он любил как источник знаний, книги, которые любил за то же, учитель (не буду повторяться), и вот, несмотря на тихость, был замечен, выделен из общей массы, горячо рекомендован в институт…

И там — сначала было трудно («общей культуры не хватало, ведь в городе — знаете как — и воздух насыщен информацией»), а потом пошел, пошел, потащил этот воз на широких своих плечах — даже аспирантуру предложили.

— Ну и?

— Работать надо было. Матери помогать… — и запнулся.

— А еще что?

— …ничего… — и покраснел.

— Что-то вы скрываете, любезный Василий Поликарпыч!

Я опять взяла этот чуть покровительственный тон — так мне было легче, — уж больно нравился мне этот буйвольский мужичок, умеющий краснеть.

На мое незамысловатое кокетство последовала неожиданная реакция: человек выпрямился, поиграл широкими челюстями, прямо глянул посветлевшими глазами и выпалил:

— А еще к тому времени я женился, и у меня появилась дочка.

Он, наверное, полагал, что я должна упасть в обморок или заплакать. Или указать ему на дверь. Да, да, он думал о двери. Поэтому мой смех показался ему неуместным и рассердил. И расстроил. И все эти чувства доверчиво вышли на его лицо. И пробыли там довольно долго. Потом он отозвал их куда-то вглубь, встал с табуретки и закурил.

— Я не всегда, Анна Сергевна, понимаю вас…

— Ну и прекрасно. А то было бы скучно.

— Мне бы не было.

Господи, да он все всерьез! И требует в ответ того же. А на меня нашло-наехало.

— Так вы, стало быть, женатый человек? Где же ваша жена? Как ее зовут?

Он сморщился от бестактности, но поставить меня на место не решился.

— Ее зовут Елена. И мы разошлись.

— Не может быть!

— То есть формально — нет, но она осталась там, и мы решили…

Ну конечно! Разве такие люди разводятся?!

Бедный, он не мог понять, что́ в этой ситуации меня тронуло. А вот тронуло! Прочность? Да. И умение поставить чужое выше своего. То есть доброта. Раньше для меня всему этому была грош цена. Впрочем, раньше — это раньше, а теперь — не так. Ведь учит нас жизнь хоть чему-нибудь, верно?

Очень печально и покорно отвечал он на мои вопросы, обрисовывал факты и застопоривался, чуть заходила речь об эмоциях, которые эти факты вызывали: снова закрывался.

— …и пригласили работать в райком.

— Вы обрадовались?

— Ну… наверное. Не помню точно.

— А работа была интересная?

— Хорошая работа. И людям помочь можно.

— Как тем учителям?

— Да.

— У вас с ними — дружба?

— М-м… Не сказал бы. Все как-то некогда. И им, и мне.

— Вы хороший человек?

— Ну… не знаю.

— А Новый Главный?

— Неплохой.

— А наш Валёк?

— К нему не подходит этот «Валёк»…

— Ну, так — хороший?

По лицу его пробежала тень. С чего бы? Тень стала шире, раскрылилась, затемнила солнышко.

— Чего вы? — спросила я.

— Я? Ничего. Валерий Викторович прекрасный человек, так я думаю.

— Ну, ну? Что же тогда?

— Я его не понимаю.

— А чего в нем не понимать?

Губы пошли вниз, образовав не то скорбную, не то высокомерную гримасу.

— Я человек простой! — И вдруг почти стон: — Оставим это!

Видно, чем-то наш тактичный зав. задел простоту (именно простоту) Василия Поликарпыча. Но, в самом деле, лучше было не настаивать.

— О, подождите, у меня есть немного вина и хорошие консервы.

Он улыбнулся. Тень отошла. Барометр, как говорится, показал «ясно». Ясно, светло, доверчиво!

Дачный поселок погружался в полутьму. На западе небо вспыхивало раскаленно, откуда-то из-за полукруглых липовых крон налетали целые стаи птиц, — снизу они казались черными. Бесшумными взмахами крыльев они как бы приближали небо, делили его на части. Тут не было ничего зловещего, а напротив — нечто, дававшее ощущение другой, не познанной нами жизни. Птицы выбирали несколько деревьев — почему-то елок — и рассаживались там тесно и картинно, перепархивая, слетая, меняясь местами. Черным по оранжево-серому. И это мешало мне спать, и я бродила уже в темноте по незнакомым дорогам, выходившим на незнакомые шоссе, где, притулившись к дачным заборам, стояли телефоны-автоматы, по которым можно было звонить в город через восьмерку. Кабины притягивали своей пустотой, но я проходила, резко отворачиваясь, и только в памяти оставались зарубки, что вот, мол, стоят они там-то и там-то, у заборов.