Александр Зуев - Через сердце

— Ну-к что ж…

Он угнездил ногу меж узловатых корней и, надувая щеки, стал стягивать сапог.

— Прежде всего нам надо договориться, как вести предстоящее собрание. Вот вы посулились учинить тут кому-то нагоняй! Я думаю, не нужно этого делать, Степан Ефимович. Это не наша манера.

— Чья же?

— Сказать откровенно: манера барско-чиновничья. Хоть вы и говорите: «Я мужик». Не обижайтесь на правду. Кому другому, а нам с вами положено помнить, что был когда-то мужик и не стало мужика. А есть колхозник. Социалист! Понимаете? И нам, партийным людям, надо не принижать, а возвышать и всячески возвеличивать в нем это новое достоинство. Вам это понятно?

Черепанов молчал. Стащив разбухший сапог, он медленно и сосредоточенно развертывал портянку. Брови его были напряженно сдвинуты. Он не поднимал насупленных глаз.

«В самом деле, — думал Сергей Ильич, — что это за дешевые приемчики: там развозился с «дочками», изображая этакого «колхозного папашу», а тут собирается налететь грозой… Позволительно спросить: а сам где был до этого? Приезжал? Объяснил? Помог?.. Это самое простое дело — сидеть в учреждении и «спускать» инструкции!..»

Сергей Ильич вспомнил понурую фигуру «чихаловского агента», и прихлынувшее возмущение подняло его голос.

— Вот я был на собрании и видел вашу «драчку». Разве так разговаривают с людьми? Вы загнали в угол этого человека. Это не партийный язык! Партия учит терпеливо и чутко выслушивать критику. Партия наша действует призывами, советом, убеждением, делом. Слышите, какое хорошее слово: призывами!.. А не угрозами, не командой! Вы партийной теорией интересуетесь? Почитываете хоть что-нибудь, а? Или рассчитываете, что вас «практика» вывезет?..

Тут Сергей Ильич вспомнил невзначай подслушанную фразу: «Ножкой вам кланяется». Ах, эта ножка, ножка! Она с тех пор занозой сидела в ухе и наводила на плохие догадки. Пусть даже все это невинно, — кто их разберет, этих «простяков-свояков»! — но как можно в одно время осуждать «резьбу» и принимать такие подарки?.. Сергей Ильич вздохнул и осторожно добавил:

— Партия нас учит, что практика без теории ничего не стоит. Эдак недолго скатиться в мещанское болото…

— Все? — подождав, спросил Черепанов.

— Да, все. Надеюсь, что выводы вы сделаете сами.

Пыхтя от натуги, Черепанов подтянул ногу и стал закатывать штанину. Под сгибом колена у него, на сильной жилистой икре, обнажился темной западиной шрам, заткнутый ватой. Черепанов развел губчатые края шрама и коротко присвистнул. На вате алела свежая кровь.

— Что это у вас? Рана? — растерянно спросил Сергей Ильич.

— Да… мокнет, проклятая! Четыре операции было. Видно, не миновать пятой.

— Где же это вас?

— Где? А под Берлином, вот где!

Болезненное содрогание прошло по сердцу Сергея Ильича, заставившее передернуть плечами. Мысли его сразу сбились.

— Н-да… так!.. Что ж… гм! — повторял он, безотчетно следя за большими красными руками Черепанова. Было заметно, как дрожат эти руки, пока он теребил из пакетика вату, обкатывал в ладонях новый жгутик и заправлял его в рану.

Сергей Ильич несколько раз прошелся по полянке, проверяя себя и приводя в порядок мысли. Наконец он остановился.

— Извините меня, Степан Ефимович, — сказал он, — если я был резок. Но ведь мы с вами партийные люди, и нам нечего играть в жмурки. Я сказал то, что думал, и не могу отказаться от своих слов.

— И не надо! Я не просил вас об этом, — скосив глаза на сторону, сказал Черепанов.

Он поднялся и крепко притопнул сапогом о корневище. Все так же стараясь не встретиться взглядом с Сергеем Ильичом, он бросил чужим, сиплым голосом:

— Ну-к что ж… пошли!

Черепанов зашагал впереди, насвистывая сквозь зубы и сшибая палкой на ходу головки чертополоха.

Так они шли молча до самой деревенской околицы.

Окно в рамке резных затейливых наличников. На окне пышные бальзамины и фуксии в висюльках цветов. Меж горшков разнеженно вытянулся серый котенок, часто дыша кругленьким сытым брюшком.

В шевельнувшейся чаще бальзаминов показалось благообразное старушечье лицо в старинных очках, спущенных на нос.

— Дома председатель? — крикнул Черепанов.

— Ах, ах, Степан Ефимович! Заходи, заходи!

Они вошли в избу. Густая теплынь, идущая от большой печи, приятно опахнула их. Изба была просторная, порядливая — всюду чувствовалась рука прилежной хозяйки. Невидная под потолком, что-то бормотала тарелочка радиоприемника. На стенке бойко размахивали маятником ходики.