Виктор Степанов - Серп Земли. Баллада о вечном древе

Вовкиной мамой оказалась невысокая, с грустным лицом женщина. Но зато когда она улыбнулась, наклонившись к нему, и погладила по макушке, точь-в-точь как это делала Ксения Ивановна, Вовка понял, что со своей собственной мамой ему будет ничуть не хуже, а, пожалуй, даже лучше, потому что теперь и для него за дверью, обитой синей клеенкой, начиналась новая, полная неизведанного жизнь.

Когда через месяц он покидал детский дом, покорно отдав свою руку в крепкую, налитую теплом ладонь матери, ему больше всего было жаль Сонечку Тихонову. Почему же за ней так долго никто не приходил?

Новая жизнь, в общем, Вовке понравилась. Ну хотя бы тем, что по воскресеньям, когда не нужно было идти в школу — а Вовка учился уже в первом классе, — он мог валяться в постели сколько было угодно. Никто не будил! Правда, не с кем было пошвыряться подушками, и тогда Вовка с грустью вспоминал шумливую толкотню детдомовской спальни, но благостная тишина материнской комнаты постепенно приглушала звуки того, оставленного мира. Что-то остановилось, нет, не остановилось, а как бы замедлилось, и Вовка с наслаждением купался в этой новой, журчащей материнским голосом жизни.

По воскресеньям ребятишки их двора обычно играли во дворе в хоккей, потому что именно в выходной набиралось целых две полносильные команды. Видела бы мать, как Вовка оправдывал ее надежды, как ловко орудовал он клюшкой, купленной ею еще с осени. Недаром его тройку так и прозвали «тройка Котова», почти как «тройка Фирсова», — играть в Вовкиной тройке было признанием ловкости и мастерства. Единственно, кто мог тягаться с Вовкой из команды соперников, так это Женька Семичев. Но не пасом, нет, и не точностью удара по воротам. Просто Женька умел незаметно, каким-то известным только ему коварным способом подставить подножку и сбить на лед. Но Вовка не обижался — игра есть игра, — только старался все же не идти на обострение.

Так они играли долго, пока их команды не растаскивали по домам родители. Вот за это Вовка больше всего не любил выходной, ибо в этот день на лучших игроков чаще всего покушались отцы. От матери еще можно улизнуть, а от отца попробуй! Ох как не уважал Вовка в этот день отцов!

Но делать было нечего — оставалось переменить игру. И для компании в два-три человека лучше всего подходила брошенная рабочими железная бочка. Ее вычистили, выскребли и по инициативе Вовки, уже имевшего в детдоме опыт изобретательства, нарекли космическим кораблем, благо в бочке имелось круглое отверстие, напоминавшее иллюминатор. Но полное сходство с кораблем придала бочке выброшенная кем-то старая раскладушка. Она отлично заменила кресло космонавта. Теперь полулежа, как в настоящей кабине, можно было ждать старта, а потом, вырвавшись за облака, лететь среди звезд и переговариваться с Землей: «Я вас слышу хорошо. Вас понял. Самочувствие хорошее, системы работают нормально…»

Все эти доклады и команды Вовка знал наизусть, потому что не пропустил по телевизору ни одного байконурского старта, и у него получалось так похоже, что ребятам, кажется, нравилось, когда в бочку залезал именно он. Но, как истинный космонавт, Вовка старался быть скромным и спокойно дожидался своей очереди.

И в тот раз он было уже приготовился лезть в бочку, как вдруг впереди, оттерев плечом, очутился Женька Семичев. Откуда он заявился? Ведь еще утром отец увел его с хоккейной площадки.

— Отойди, моя очередь! — мягко попробовал отстранить его Вовка.

— А я без очереди! — увернулся Женька и так хитровато улыбнулся, вернее, даже прикусил улыбку, как будто хотел подставить свою коварную подножку.

— Это почему же без очереди? — возмутился Вовка.

— Потому, что у меня отец летчик, — небрежно обронил Женька, теперь даже не удостоив его взглядом, и занес над люком ногу.

Вовка оторопел.

— Ну и что же что летчик!.. — чувствуя, что сдается, что уступает, пробормотал он и в следующую секунду, сам не сознавая почему, выпалил: — У тебя летчик, а у меня космонавт!

— У тебя? Космонавт? — Женька вытаращил глаза, надул щеки — и словно лопнул от смеха, даже бочка чуть-чуть покачнулась. — Свистун! — захохотал Женька и повернулся к Петьке Сажину, потом к Славке Смагину, как бы прося их в свидетели Вовкиного обмана. — Да знаешь, ты кто?..

— Кто? — холодея от предчувствия какой-то гадости, тихо спросил Вовка.

— Безотцовщина, вот кто ты! Приемыш! — торжествующе объявил Женька и, занеся другую ногу за край люка, скрылся в бочке, в которой еще слышнее забубнил его смех.