Владимир Глушаков - Цветение калины

— Это у тебя пройдет. На свежий глаз всегда больше замечаешь, особенно плохое. Так было, наверно, и со мною… уже не помню. Не важно. — Тамара грустно улыбнулась. — Главное, что каждый из нас — один раньше, другой позже — привыкает ко всему, даже к несправедливости. Что делать… Город — тот же конвейер, где все ритмично движется: машины, люди, работа. Я вот серьезно надумала менять работу.

— А нельзя, скажи, малость сбавить обороты? Люди как наэлектризованные ходят: однажды муж к жене прикоснется, а от нее током шарахнет и искры посыплются…

Тамара хмыкнула, но не засмеялась.

— Думаю, от нас э т о уже не зависит.

— Ну ты… — Сергей закашлялся дымом, вытирая свободной рукой выскочившую слезу. — Ты-и, сестра, даешь! От кого ж зависит, как не от нас? По-твоему выходит, выпустили джинна из бутылки, а обратно — фигушки?..

— Это сказка — про джинна. А тут не сказка, а сама жизнь. Я вот по себе сужу. Вроде еще не старуха, а горя нахлебалась досыта и, видно, главное потеряла уже навсегда. Почувствовала э т у потерю, когда поняла, что никто в моей беде, кроме меня, не виноват. Помню ж, как говорила: «Знаешь, мама, какие красивые прапорщики в Минске!» Ты-то, наверно, не помнишь, как мать плакала, отпускать меня не хотела? По ее вышло. Раньше думалось: ерунда все, перемелется — мука́ будет: надоест валандаться с Жоркой — брошу его и начну жизнь другую, правильную. Не получается… Не могу отказаться от многого: от старых знакомых, от связей, от пивного навара, которым меня постоянно искушает подруга. Не могу — а что делать? Теперь я мать-одиночка, как говорят в официальных заводских кругах. Да и поздновато начинать ее, вторую-то жизнь, а? Нет ее — выдумка все.

— Запуталась ты, сестра, одно тебе скажу. Похуже, кажись, чем я.

— Осуждаешь?.. — спросила с желчной иронией, почувствовав во рту горьковатый окалинный, как в цехе, привкус слюны. Покорно склонила голову на грудь. — Может, ты и прав. А совратил меня бывший муженек: пил, баб водил, нисколько не стесняясь меня. Ну я в отместку — а как теперь понимаю, с горячки — начала составлять ему компанию. А ему что? Только этого и нужно было. Не заметила, как втянулась. А после того проклятого случая… все как в пьяном чаду завертелось.

— После какого случая? — Сергей осторожно опустился напротив сестры, участливо заглянул в глаза.

Тамара помолчала, опустив голову, было видно, как колебалась.

— Ладно, — коротко взмахнула рукой, будто пыль смахнула с колен. — Ты брат — тебе можно. Да и морду Жорке теперь не намылишь, а завтра злость уйдет, как вода сквозь пальцы, и все забудется. Как-то в конце дня подменила я подругу за стойкой на часок, — та сдавала выручку. Ну и приклеился ко мне не то грузин, не то армянин — до сих пор не знаю. Из этих, что на Комаровке фруктами торговали. Имя у него несерьезное — Додик. Запомнилось вот имя… Как раз подруга подошла, стоим-разговариваем. Опять он заскакивает за стойку со стороны служебного помещения: «Долго я тибя ждат буду?» Спрашивает с таким видом, будто мы знакомы не первый год. Пока я опомнилась, он, значит, мне про мужа и про лоточницу Зарку, тоже бывшую знакомую, выложил всю информацию. Потом, когда Вера о том же сказала, мне уже было наплевать. А тогда я прямо опешила. Как выяснилось на следствии, вся эта компания была повязана одной веревочкой. Через лоточницу Зарку Додик и его дружок получали с базы апельсины, бананы, обрабатывали товар на скорую руку, то есть удаляли всякие там штампики, ярлычки и сбывали втридорога на Комаровке. А Жорка, охранник липовый, выходит, был прикрытием для этой гоп-компании. Вот не пойму, почему его до последнего времени не трогали… Ну а тогда пристал ко мне этот Додик — спасу нет. Вроде как я ему что-то должна, одного поля ягоды мы с ним, гость он мой… Заморочил, сатана, голову. Да так, что мне не удалось от него отвязаться до самого дома. Делать нечего — заходим вместе (это еще когда в служебке жили). Мой, Жорка-то, на дежурстве должен находиться в эти часы, а тут дома прохлаждается на диване. Я, правда, ни о чем его не спрашиваю, молча накрываю на стол, а они вышли на балкон покурить. Вернулись веселые, довольные друг другом. Додик мотнулся в прихожую, бутылку коньяка на стол. Ну я было и успокоилась — друзья, оказывается, а я боялась. Выпили они по рюмке, поболтали о том о сем — гляжу, мой вылезает из-за стола, собирается. Я к нему: «Куда в такой поздний час?» — «Как — куда? На службу», — отвечает. «А он?» — спрашиваю. «Он — наш гость, заночует у нас. Не выгонять же выпившего человека на улицу». А сам, гляжу, ухмыляется про себя. Тут меня и обожгла догадка… Но разве можно нормальному человеку поверить в такое? Я не поверила. Расхрабрилась вдруг, даже, помню, пошутила: «Двойную охрану приставляешь к жене — наружную и внутреннюю?» Ничего не ответил. Собрался и ушел. А этот Додик тоже времени зря терять не стал — с ходу полез ко мне… Я, отбиваясь, заскочила на кухню, схватила нож… Вдобавок, мужем, дура, начала его стращать. Тогда он, знаешь, что мне выдал? У Зары, говорит, твой муж. От этих его слов я вся обмякла, нож уронила… Очнулась глубокой ночью, проплакала на кухне до утра. Потом он приходил еще…