Сергей Соловьёв - Спасатель

Неприкаянно стояли посередине сумеречной комнаты, заставленной множеством старой мебели. Разросшиеся цветы в кадках. Просто оранжерея.

— А это? — вдруг заинтересовалась Лика.

Над дверью в витой раме висела еще одна картина. Изображала она прекрасную обнаженную девушку, некогда, вероятно, жившую на свете. Была та девушка тиха и спокойна, в венке из влажной зелени, листьев и трав. Она поднималась из моря, рождалась из него, знойно-синего, с легчайшим приплеском облаков. А сплетение длинных и холодных пальцев выдавало тревогу, смятение и любовь.

— Это? — переспросила старушка. — Это, к сожалению, большой художественной ценности не имеет. Поздняя копия с Боттичелли. Фрагмент в искаженных пропорциях.

— А вы нам не уступите? — встряла Ася. — Фрагмент…

Старушка глядела в пол.

— Сто пятьдесят, — наконец пробормотала она.

— Рублей? — автоматически уточнила Лика.

— Одна рама сто стоит, — укорила старушка.

Та дивная девушка вырастала из синих волн. Свежий ветер взморья слегка шевелил ее тяжелые рыжие волосы.

— А можно мы подумаем? — спросила Ася.

— Думать, голубушка, не запретишь…

Спускались по лестнице. В старухином подъезде было полутемно.

— Вообще-то у меня на книжке 320 рэ есть, — сказала Лика без энтузиазма.

— Хорошо, — обрадовалась Ася, — и на лодку хватит.

— Все-таки ты спятила. Ну зачем тебе лодка?

— Да ты не бойся. Я сразу отдам. Пальто заложу. Шубу.

— Слушай, — опять спросила тогда Лика, — а Ганин-то все-таки — он теперь что?

Ася не ответила.

— Может, тебе молчать пока?

— Нет, — сказал Ганин и покачал головой.

Они сидели по разные стороны раскройного стола. Было так тихо, что Ася хорошо слышала, как тикают у него на руке часы.

Потом он встал. Обошел стол. Сел рядом. Осторожно положил свою руку ей на плечо.

— Нет, — повторил будто с усилием.

Ася осторожно сняла его руку с плеча, положила на стол. Виновато встала. В дверях обернулась. Рассеянно тронула пальцем лоб.

— Да, — наконец ответила, будто бы удивляясь самой себе.

Ганин не пошевелился.

Сукно на столе было все исчерчено мелом. В углу стоял манекен, с дурацким достоинством выпятив грудь. Дребезжала под потолком лампа.

Лика стоит на стуле. Приподнимает на руках Асю. Ася отцепляет картину от стены. Старушка наблюдает снизу.

— Быстрее, — жарко шепчет Лика. — Не удержу.

— Сейчас.

Грохот.

Сначала непонятно, что именно упало. Как будто бы кусок штукатурки.

— Все в порядке, — говорит Ася, когда облако белой пыли порассеялось.

— Только с гвоздиком вытащилось, — протягивает старухе здоровенный, загнутый медный гвоздь. — И штукатурки кусок.

Старушка глядит вверх.

На месте Боттичелли — темное, невыгоревшее пятно.

— Ничего, — ободряет Ася. — Коврик повесить можно.

— Какой там коврик, — без выражения отвечает старушка и безнадежно машет рукой. Потом протягивает гвоздь Асе. — Возьмите. На него вы повесите. Гвоздь-то хороший. Старый гвоздь.

Ася покрутила гвоздь между пальцами.

В павильоне телестудии человек показывает фокусы. То из уха косынку вытащит. То изо рта — яйцо.

Вараксин глядит сверху, из аппаратной.

— Потерпи еще минутку, — просит Вараксин. — Скоро конец.

Паша, Бадейкин, Оля глазеют вниз с интересом. Андрей Николаевич Лариков тоже здесь.

Вилька держался особняком. Независимо сложив на груди руки, прислонился к динамикам — в стороне.

— Нового ничего нету? — тихо спросил Паша Ларикова.

— Есть немного. — Лариков вытащил из кармана синюю ученическую тетрадку, сложенную пополам. Отдал Паше.

— Спасибо.

Внизу, в студии, из дырявого ящика внезапно вылетели голуби, потом что-то пальнуло, и просыпалось конфетти. Фокусник был неистощим.

— Пойдем, я тебя с редактором нашим познакомлю, — сказал Ларикову Вараксин. Они вышли. Виля обернулся.

Сквозь круглое стекло окна, врезанного в дверь аппаратной, он увидел, как Вараксин подводит Ларикова к одиноко стоящему посередине коридора человеку и они начинают здороваться, нудно, по очереди, за руку. Виля подошел к Паше.

— Это чем же он тебя одарил?

Паша молчал, вроде бы не слышал, тупо уставившись перед собой.

— Тайны от импресарио, — огорчился Виля. — Нехорошо.

— Не растреплешься?

— Земли съесть?

— Ладно, — вздохнул Паша. — Ларь, видишь ли, давно стихи пишет. Просто так. И нам кое-что дает. Для песен. Мы из него репертуар формируем.