Сергей Соловьёв - Спасатель

— Ладно тебе, — запротестовал Вилька. — Просто дендрарий какой-то…

— Вас, простите, как уменьшительно называть? — не обращая внимания на сына, поинтересовалась мать.

— И уменьшительно тоже, наверное, Оля, — подумав, ответила Оля.

Песня все длилась.

Мать склонилась к Вилиному уху, зашептала:

— Я за тебя рада. Она мне, знаешь, нравится…

— Ты рада, и я рад, — уклончиво согласился Вилька.

Кто-то полез к нему чокаться, а потом и сам он ушел целоваться с кем-то, там опять чокался, пил.

— Я, знаешь, Оля, — вдруг доверчиво сказала мать, — я очень старалась, чтобы он хороший вырос. Пусть и не так складно все получилось. Без отца вот…

Оля, притихнув, молчала.

— Но я старалась.

Захмелев, Вилька издалека внимательно разглядывал Олю, нагловато, будто совсем незнакомую.

«А она ничего себе, правда, — подумал вдруг просто и тупо. — Ее бы трахнуть, наверное, надо. Перед армией полагается, говорят. Чтобы все, как у людей…».

Вараксин, Лариков и фокусник Валентин неслись сквозь сумерки на мотоцикле. Деревья, туман — мимо… Фокусник печально сидел в коляске, до глаз накрытый дерматиновой попоной. Лариков кричал что-то в ухо Вараксину, показывал дорогу, за треском мотора слов его, конечно, слышно не было, но Вараксин все-таки согласно кивал головой.

Затормозили у самой воды. Вараксин снял шлем, положил в авоську. На голову надел шляпу.

— Вот, — показал Вараксин на реку, — прошу любить и жаловать. Нить через пустоту.

В устье реки, рядом с тем плесом, обогнув который впадала река в озеро, была зачалена баржа-поплавок. На невеликой речной посудине было возведено зеленоватое строение из штакетника. Строение было установлено по бокам белеными колоннами. Все вместе называлось плавучим рестораном. Между берегом и баржей брошены были мостки.

В зале ресторана шел ремонт. Столики были сдвинуты в угол. Под потолком одиноко и ярко, маслянистым желтым светом горела лампочка без абажура.

— Ой, — обрадовалась молоденькая буфетчица, выглянув из-за стойки, — только знаете, ребята, биточки уже кончились. Гречку отдельно будете?

— У тебя скатерть есть? Белая? — вместо ответа требовательно поинтересовался Николай. — Нам белая скатерть сегодня обязательно нужна.

Туман поднимался от трав, запутывался в невысоком прибрежном кустарнике, плыл едва. Небо было еще прозрачно. Первая звезда ясно и холодно горела над глухой синевой дальнего леса.

Скатерть бела и чиста. Сидели чинно: официантка Клара, Коля, Валентин. Лариков стоял. В руках стопка.

— За что ж нам выпить?

— За тебя, — сказал Вараксин. — Твой день.

— За всех за нас бы. За ту звезду.

Звезда горела в окне, дрожа и переливаясь.

— Вот идет к нам ее свет тысячи, тысячи лет. И в конце пути обязательно касается чьей-то души. Мир преображается. Вот как сейчас, в сумерки.

В оконном проеме, будто в раме картины, стыли чистые сумерки, осененные той звездой.

— И все полно очарования и тайны. Лица женщин прекрасны, лица друзей открыты и чисты… Наверное, это и называется любовью.

Лариков говорил негромко, просторно, может быть, оттого его слова и казались им сейчас той тайны частью.

— Потом, конечно, приходит белый день. Очарование исчезает, и тебе иногда кажется, что все кончено и уже навсегда. Но она опять возникает там, — он показал в окно, звезда светилась, — на самом краю небосклона. И вновь приходит ее свет. Озаряет чью-то душу. А ты горько плачешь, что та душа уже не твоя…

Ася сидела на лавочке у калитки. Рядом стыла девушка на картине. Улица была совсем пустынна. Над городом опустилась великая тишина.

Неподалеку от первой звезды вдруг возник крутой, чистый серпик молодого месяца. Ася полезла в карман. Вытащила гривенник, показала месяцу.

Над протоками, над запрудами, цепляясь за ветви, кусты, туман уплывал вдаль…

Окна раскрыты. За окнами сад. Из сада тянет вечерним холодом, сыростью, осенью… Первым палым листом. В дальнем углу комнаты икона. Под иконой — лампадка. В голубом отсвете телевизионного экрана под лацканом поблескивают медали.

Дед сидит на стуле посередине комнаты. Смотрит телевизор. Ноги составил ровно. Сухую спину держит прямо. Одну руку — как будто на фотокарточке — в картинном отлете уложил на стол.