Ильгиз Кашафутдинов - Последний снег

Николай Семенович наклонился, словно прячась от лунного света, достал газетный сверток, развернул. Положил Ане на колени две глянцевито сверкающие коробки.

— Вот, — сказал Николай Семенович. — Извини, что не сразу отдал. Просто не хотел, чтобы ты уехала.

Аня ошеломленно глянула на коробки, быстро, боясь, что их еще могут отнять, вложила в сумочку.

— Выпустите меня, Николай Семенович, — проговорила Аня. — Побродить хочется…

— С удовольствием составлю компанию, — поколебавшись, сказал Николай Семенович и открыл дверцу.

Аня ступила на землю, которая сразу придала силу ногам. Пока Николай Семенович выбирался из машины, Аня определила направление, в каком нужно бежать. Она бежала неслышно, как на крыльях. Достигнув одинокого дерева, она прислонилась к его толстому боку, оглянулась. Показалось ей, что по следу несется тень. Аня опрометью кинулась дальше — лес был уже близок. Загадочен был лес, нацеленный в небо острыми еловыми верхами. Тихий и угрюмый, он словно поджидал.

Появившаяся робость заставила Аню перейти на шаг. Аня на ходу скинула с ног туфли, подобрала их, ощутила ступнями знобкую прохладу.

Вблизи лес казался заколдованным. Застывшие ели ворожили непроглядно густыми черными лапами.

Аня вошла в лес, темень обступила ее. Аня шла осторожно, пока глаза не свыклись с темнотой, начиная отличать дерево от дерева. В лесу еще держалось дневное тепло. Хвойный дух выветрил из головы остаток хмеля, и все-таки голова кружилась от волнения.

Аня пробиралась между деревьями, спугивая чуткий сон леса. То там, то здесь раздавались сонные птичьи голоса, утихали и повторялись позади. Аню преследовал хруст веток, сламывающихся под другими ногами, и она все время старалась не сбавить темп. Потом Аня услышала, как шаги нагоняют ее, тяжело и гулко бьют по земле, и на мгновение ей почудилось близкое дыхание. Темень замельтешила перед ней. Аня спохватилась бежать, натыкаясь вытянутыми руками на деревья. Смола липла к ладоням, ладони липли к стволам.

Вдруг из-за деревьев, из мелькнувшего впереди просвета донесся крик паровоза. В это же время из чащобы наперерез ей метнулась тень. Мгновенный страх толкнул Аню к дереву. Короткие сухие сучки царапнули, разодрали на груди платье. Аня припоздалым слухом уловила шум крыльев, рассекающих воздух.

Стало совсем тихо. Лес поглотил все звуки, и только торопливый радостно-напряженный бой собственного сердца слышала Аня.

Почувствовав слабость, Аня медленно выбралась на простор, увидела ровный откос железнодорожного полотна, за ним — беглые, как сполохи, огни станции.

Полностью Аня очнулась только на станции, перед окошком билетной кассы. Она опомнилась оттого, что наконец заметила, как смотрит на нее из окошка женщина: с боязливым любопытством.

— Вы мне деньги, деньги давайте, — видимо, не первый раз говорит кассирша, придвигаясь к стеклу, чтобы лучше рассмотреть Аню.

Опомнившись, Аня медленно опустила голову, чтобы и самой можно было увидеть то, что притянуло взгляд женщины. И не смогла ни смутиться, ни сделать какое-нибудь движение, когда рассмотрела разорванное почти до живота платье. Ей хватило сил только забиться в угол — там она дала волю слезам. Не потому, что стыдно было, — это вернулся к ней пропавший на какое-то время страх. Оцепенение, удерживавшее ее от неизвестно какого, но опасного и нелепого поступка, разом отпустило, и Аня плакала, находя в слезах облегчение.

Когда кто-то дотронулся до ее плеча и спросил о чем-то, Аня заревела сильнее прежнего. Она сдвинулась, совсем вжалась в угол.

— Отойдите, граждане, отойдите! — послышалось за спиной.

Аня сразу перестала плакать. Она решила, что так может говорить лишь милиционер — большой, усталый, привычный ко всему. Но это предположение не обрадовало Аню, а, наоборот — заставило усмирить расходившееся сердце. Мгновенно исчезли все обиды и горести, осталась лишь одна-единственная забота о двух коробках с лекарством, лежавших в сумочке. Она представила, как ее поведут сейчас в казенную камеру, где придется все объяснять и рассказывать, где долго и упорно будут задавать вопрос за вопросом: что, как, почему? Она начнет на ходу сочинять какую-нибудь историю, и все-таки ее поймают на необдуманном слове, и вот тогда закрутится канитель. Не за себя страшно, а за лекарство…

Аня быстро вытерла кулаком глаза, виновато-стыдливо улыбнулась, повернула голову и легко вздохнула: за ней наблюдал небольшой ростом, но широкий, крепкий парень. Особенным, нездешним широкодушием веяло от него.