Ильгиз Кашафутдинов - Высокая кровь

Мне приятно сказать несколько слов об Илье Кашафутдинове и его книге «Высокая кровь».

Русская литература всегда славилась умением талантливо, тепло, «по-человечески» рассказывать о том живом мире, который окружает нас. Вспомним прекрасные творения Толстого, Тургенева, Чехова, Горького. Мне думается, Илья Кашафутдинов своей повестью «Высокая кровь» по-своему продолжает эту добрую традицию.

«Высокая кровь» — повесть о лошади по кличке Фаворит. Повесть умная, тонкая, душевная, отлично раскрывающая особенности и, если так можно сказать, характер главного персонажа. И одновременно это повесть о человеке, о его взаимоотношениях с четвероногим другом. Повесть наполнена душевной щедростью, согрета живым человеческим теплом, от нее веет воздухом широких просторов и ярким солнечным светом. Повесть важна сегодня еще и тем, что показывает нам, какой непоправимый урон могут нанести обществу веками складывавшиеся человеческие пороки. Читая эту книгу, невольно задумываешься о себе и о своем месте в жизни, и тебе хочется стать добрее, чище, душевнее.

Илья Кашафутдинов родился в 1936 году в Казани. После окончания средней школы служил на Черноморском и Северном флотах. В 1972 году он закончил Литературный институт имени А. М. Горького.

Литературная молодость Ильи Кашафутдинова проходила в какой-то мере у меня на глазах. В 1965 году на страницах журнала «Дружба народов» появилась его повесть «Тоскую по океану», а в 1974 году — повесть «Высокая кровь», которая сразу же вызвала многочисленные отклики читателей.

Сейчас Илья Кашафутдинов автор более десяти книг, вышедших в разных издательствах.

Творчеству его присуща тонкая, обостренная наблюдательность, сердечность, ясность мысли.

И тем радостнее, что уже вторично повесть «Высокая кровь» приходит к самому благодарному — юному читателю.

Утром того дня в устоявшийся распорядок института внесли сумятицу две телеграммы, каждая с грифом «срочная». Обе были отбиты Сосенковским конезаводом, который требовал назад призовую лошадь.

Сам конь, еще не подозревая о новой вспышке застарелой тяжбы, третий день тосковал по своему жокею. На двери денника, места здешнего его постоя, висела единственная в институтской конюшне табличка:

Между тем институтские, получив телеграмму, преисполненную административной жесткости, стали звонить в больницу, где лежал жокей Толкунов: жив, не жив. Но пока телефонистка долго и без толку, будто с того света, вызывала хоть кого-нибудь на разговор, припомнилась застарелая тяжба с заводскими, и дозваниваться не стали. Ни по первой, ни по второй телеграмме, хотя вторая была послана жокею Толкунову, своему человеку, нельзя было угадать причину спешки.

Так вот складывалось утро, хотя все могло быть иначе, если бы сосенковских сразу, еще позавчера, известили о том, что жокей слег.

Давняя болезнь бралась за жокея каждую весну, едва начинало пригревать солнце. В этот раз она, словно решив испытать человека, долго не покушалась на него и вдруг жадно принялась за свою разрушительную работу. С неделю Толкунов перемогал ее и до того усох и истончился, что на последней выездке пошвырял в траву набор свинчатки, которым доводил вес до нормы — его уже все равно не хватило бы. Прежде, по молодости, от болезни была даже выгода; Толкунов, выдерживая вес, что в жокейском деле почти первейшая забота, обходился без финских и прочих бань, где другие каждодневно сгоняли лишек. Теперь от болезни не стало даже этой малой радости — жокей сгорал; толку ни от лекарств, ни от хороших еды-питья не было, пока не выходил срок.