Ильгиз Кашафутдинов - Высокая кровь

И ступней, лежащей на педали акселератора, он как бы подстегнул машину.

Фаворита сдернуло и отбросило на заднюю поперечину, она сухо треснула, но удержала его. Тугой ветер ударил в глаза, выдавил слезы. Хорошо хоть, Фаворит не успел испугаться. Низко нагнув голову, он загородился от ветра.

Фаворита, по-видимому, удивило, почему машину рвануло так резко — кругом было ровно. Никто не гнался, не толкнул ее сзади. Теперь она не дергалась, но скорость была большая, и Фаворита будто припаяло к перекладине, ехал он полусидя. Ноги у него занемели. И стала неметь холка — сначала ей сделалось холодно до мурашек, потом жарко, и в том плотном жару выделялись тонкие жгучие иголки; и вот все: холка отнялась. На случай, если упадет, Фаворит косил глазом под ноги.

Он еще не знал, что скоро будет поворот. Что он куда опаснее поворота на ипподроме, где дорожка в закруглении наклонена для удобства под углом в двенадцать градусов — не занесет даже на полных махах.

Постепенно расшатывалась, скрипела и скользила к заднему борту стойка. Фавориту повезло: сзади засигналила машина. Не дорогу просила уступить, а предупреждала того, кто в кабине. Самосвал сбавил ход. Фаворит подался вперед, выпрямил затекшие задние ноги, отдышался. Ветер нес спереди запахи леса, молодого цветочного меда и молока; запахи были слабые, дальние и могли просто почудиться Фавориту.

Блеклая голубоватая дорога бежала по вспаханному полю, и только за холмом, в раскаленной золотистой дали, угадывались зеленые пятна.

Фаворит успокоился и ехал навстречу вольному простору, теплому ветру.

И снова мерещились ему, хмелили голову запахи трав, отогретых солнцем.

Казалось, долго так будет катить машина и до конца дороги будет Фаворита обмывать упругий и светлый воздух. Много-много холмов промчится мимо, пока не обозначится красными кирпичными стенами родной завод.

Но за подъемом, когда в глаза плеснул облегчающий прохладный свет леса, самосвал резко свернул на проселок. И хотя скорость была не та, что прежняя, Фаворита швырнуло к борту.

Услышав шум в кузове, Грахов проснулся, коротко стукнул по Лехиной руке. Леха нажал на тормоза.

— Ничего не понимаю. Зачем сюда? — сказал Грахов.

— По привычке, — ответил Леха, спрыгивая ка землю. Взглянул на Фаворита, только что ставшего на ноги, сказал: — Все в норме. Правда, с носа у него капает…

— Безобразие, — сказал Грахов, тоже выходя на обочину. — Я вздремнул, поскольку не предполагал…

— Ну, завел панихиду… — оборвал его Леха. — Люди вон бьются на дороге, и то ничего.

Фаворит стоял и понимал, что говорят эти двое о нем. Кровь из рассеченной губы тяжелыми каплями шлепалась на дно кузова.

Грахов увидел, что лошадь смотрит на него, отвернулся и затянул узелок галстука.

— Тише надо ехать, Шавров, — сказал он. — Вернемся на асфальт.

— В пятницу грузовая на мотоцикл налетела, — говорил Леха. — Муж с женой ехал. Сам видел.

— Ну и что? — сказал Грахов.

— Жену насмерть. А этот всю жисть на лекарство будет работать.

— Кто же виноват? — уже заинтересованно спросил Грахов. — Пьяный вел грузовик? Или как?

— Трезвый был… — не сразу ответил Леха. — Нечего все на пьянку валить. А ехать лучше по этой дороге, тут ближе.

— Мне бы пораньше вернуться, — сказал Грахов.

— Об чем и речь идет, — повысил голос Леха, глянул на проселок, вздохнул: — Тоска, конечно. Но дальше, за селом, гравий пойдет.

— Вы уверены, что срежем?

— Ежели научно тебе объяснить, по гипотенузе поедем, ясно?

Фаворит следил за ними, знал, что о нем уже забыли; боялся прозевать момент, когда машина тронется. Стоял он теперь на голом железе. Пока вставал, цеплялся подковами за мягкое, подстилка скатилась, уползла из-под ног. Чутьем догадываясь, что ни один из двоих не подойдет к нему, он ни одним движением не выдал своего беспокойства, а только смотрел.

— Ишь, как зенки таращит, — сказал Леха, заметив напряженный, выжидающий взгляд лошади. И мягче, скорее для Грахова, добавил: — Не нарочно ж я. Ну, каюсь…

— Раньше надо было думать, Шавров, — упрекнул его Грахов. — Вы же опытный водитель…

— Маюсь я, — тихо и вяло сказал Леха. — Башка трещит, руки-ноги трясутся. Перебрал вчера…

Грахов опустил голову, поскреб носком ботинка засохшую, выдернутую грейдером дернину; то ли смутило его, то ли позабавило Лехино откровение, не поймешь. Самому Лехе показалось, что он все-таки разжалобил Грахова, чего еще надо?