Владимир Богомолов - Застава в степи

Но небо пока молчит. Беззвучно плывут по нему облака.

— Ну не везет нам, Сенька, — в который раз вздыхает мой друг.

Мы утешаем себя только тем, что у других кораблей дела не лучше, чем у нас. Ну, посудите сами, разве можно считать настоящим рапортом донесение Вовки Грачева о ландышах в Сухой балке, которые можно собирать, сушить и сдавать в аптеку? Или худосочная записка Пашки Лисицына о том, что он прочитал книжку про голубей — «Птица — радость» и советует немедленно прочесть ее всем. А Лена Тарелкина подсунула в конверт сообщение о том, что она со Светкой ходит к пенсионерам и меняет им книжки в библиотеке. И ведь надо, наш адмирал за эту детскую забаву присвоил им звание красных следопытов!

— Смотри, — толкнул меня Генка и показал на дорогу. По ней, опираясь на палку, медленно шел старик. Он был не знаком нам. Если бы мы увидели его до чтения книжки, то наверняка не обратили бы внимания. Но теперь… Мы припали к земле. Резкий холодный ветер пробежал по нашим затылкам. Стало зябко.

Старик подошел ближе, остановился. Потом снял котомку с плеча, бросил ее на обочину дороги и, кряхтя, присел. Задрав пиджак, он долго растирал кулаками поясницу, водил ладонями по ногам. А мы, леденея от холодного ветра, не смели шевельнуться.

— Может, он больной, — шепнул я Генке.

— Хитрый, — одними губами ответил боцман.

Мне было непонятно: перед кем старик хитрит? Если он диверсант и заметил нас, то подошел бы к нам.

Наконец мне в голову пришла замечательная идея:

— Знаешь что, я сейчас подойду к нему с кормы, а ты лежи и наблюдай за ним.

— Почему это ты пойдешь? — нахмурился Генка. — Давай вместе.

Мы проползли несколько метров по-пластунски и потом в один миг подскочили к незнакомцу. От неожиданности старик вздрогнул.

— Ах вы, пострелята, — сказал он, и лицо его, доброе, все в морщинках, посветлело. — Напугали боевого партизана.

— Вы партизан? — удивился Синицын.

— Был, милый, был. Не веришь? Спроси у моих дружков-товарищей — кто в округе не знает Терентия Захаровича Тарелкина.

— Так вы дедушка нашей Лены? — еще больше удивился Генка.

— Он самый. От станции до бригады меня на грузовике подвезли. А тут шел, шел, да вот машина сломалась. — И Терентий Захарович показал на свои ноги. — Ревматизм меня замучил, чтоб ему ни дна, ни покрышки… Как перемена погоды, так хоть ложись и помирай. А помирать мне не ко времени. Вы, случаем, не с моей внучкой учитесь?

— С ней!

— А, случаем, вы не с «Авроры»?

— С нее, — сказал боцман и показал якорь на рукаве.

— Уж не боцман ли ты Синицын? — улыбнулся старик.

— Он самый, — с радостью доложил Генка. — А вы откуда знаете меня?

— Слухом земля полнится. Значит, иду я к вам. Позвала меня внучка на пионерский сбор рассказать вам про то, как мы в здешних местах воевали за Советскую власть. Да вот, незадача получилась, поясница разболелась, ноги отнимаются, — пожаловался Терентий Захарович. — Вот как ноют. Гляди, через час-другой мороз ударит.

— Какой же мороз перед маем? — удивился я.

— Обыкновенный, — спокойно ответил Тарелкин. — Помню, году в двадцать седьмом собрались мы на маевку в белых рубашках, а он как хватит, да снегу как навали… Вот и теперь, чует мой барометр, — показал он на ноги, — быть морозу.

— Так он же все поморозит, — испугался я.

— Да нет, — успокоил меня старик, — озимым он не страшен.

— А как же наш сад совхозный? Он только-только зацвел!

— Для сада такой мороз самый вредный, да еще ветерок тянет, — озабоченно произнес Тарелкин. — Помню, году в двадцать втором…

— Что делать-то, дедушка? — перебил я старого партизана.

— Беги, милый, скорее в контору. Предупредить надо, — распорядился Терентий Захарович.

— Да там никого нет, — сказал Генка. — Все в поле на сев уехали.

— А что если мы сделаем, пионеры, дедушка? — спросил я.

— Дело говоришь, хлопец. Давай дуй что есть духу на усадьбу, подымай всю свою пионерию, берите по охапке соломы — и к саду. Поджигайте солому со стороны ветра. Дымом окуривайте.

— Лечу!

И я пустился бежать.

— Сенька! Сенька! — закричал мне вслед Синицын. — Пришли лошадь или велосипед — дедушку подвезти!

Я бежал так быстро, что ветер выжимал из моих глаз слезы и свистел в ушах. Скоро ли усадьба? Когда мы смотрели в бинокль, она была рядом, рукой подать, а вот бежать до нее очень далеко. Даже когда я бежал на кроссе прошлой осенью, у меня так не колотилось сердце и не пересыхало во рту. Не раз мне хотелось сесть или лечь и отдышаться, но я говорил себе: