Анатолий Баюканский - Восьмой день недели

— Ты и есть вроде матери-заступницы в поселке, — подольстила Ксана, — Парфена уважаешь… Что я прошу? Вечерком выведай-ка у Виктора, что там для мужика готовят, а? Шепни правнуку по старой дружбе: стоит ли Парфена наказывать?.. Он с норовом, закусит удила. Столько лет на гребне волны был и тут носом в хлябь. Поди, не нарочно. Да и виноват ли? — Ксана, видя, что слова ее возымели действие, еще больше заюлила перед Пелагеей, зашла то с одной стороны, то с другой.

— Охо-хо, — вздохнула Пелагея, — грехи наши тяжкие. А ежели из-за Парфена печь прохудилась — всему заводу урон, Максименкову, Виктору. Не от кнута уводить надо, узнать, как беду закрыть. А выспрашивать тайком я не намерена.

— Первый вопрос прояснили, — сухо отозвалась Ксана, — теперь далее. Кто это по мне, как изволила выразить, сохнет. Не Матюха ли?

— Оказывается, знаешь.

— Этот мне пока без надобности, переживет. — Ксана встала, накинула на плечи ярко-малиновую куртку. — Подведем баланс: продукты не взяла, обругала, отказала в помощи соседке. И на том спасибо! — взялась за скобу двери и… отпрянула. Перед ней стоял Матвей.

— Наше вам! — сдернул кепочку.

— Легок на помине, — проворчала Пелагея.

— Смену отгрохал, план перекрыл. Да отойдите вы от дверей, Оксана Семеновна, нечего косяк подпирать, — оттеснил женщину к столу. — Присядьте на минутку. За Парфена навкалывался, а ты…

— За Парфена? — встрепенулась Ксана, схватила Матвея за рукав парусиновой куртки. — Расскажи, как дела? — В голосе Ксаны было столько тревоги, заинтересованности, что Матвей криво усмехнулся.

— По его милости печь остановили, — безо всякого злорадства проговорил Матвей, — а план горит. Профсоюз дал разрешение на сверхурочные работы… А я, между прочим, шел за тобой от самой столовой.

— Добро, не оглянулась, заплакала бы навзрыд от счастья!

— Зря ты, соседка, смешки над мужиком строишь. — Не выдержала Пелагея.

— Пусть позлится. Руби дерево по себе.

— И пчела летит на красивый цветок, — миролюбиво признался Матвей.

— За хвост не удержишься, коли гриву упустил.

Ксана и Матвей так увлеклись беззлобной перебранкой, что не заметили прихода Виктора. Хозяин дома поздоровался, прошел к вешалке, снял пиджак, скользнул взглядом по лицу прабабушки, присел на стул. Ксана воспользовалась заминкой, прихватила портфель, улизнула, тихо прикрыв за собой дверь. Матвей хотел последовать за женщиной, но Виктор удержал.

— Послушайте, Матвей, будете с нами чай пить?

— Благодарю. Только я очень спешу.

— Хорошо, что мы с вами встретились не в служебной обстановке. Да вы присядьте. — Виктор прикрыл собой Матвея от глаз старой женщины. — Сегодня случайно услышал, как вы пели. Спешу выдать комплимент: голос приятный, весьма.

Матвей недоуменно, во все глаза смотрел на заместителя начальника цеха: «Что это вдруг?»

— И репертуар не затасканный, — Виктор расстегнул ворот рубахи, — старинные заводские песни: «И по камушку, по кирпичику растащили мы этот завод».

— Спасибо на добром слове. Я могу идти?

— Минуточку. Я не договорил. Так что пойте, пожалуйста, людям на радость, соловьем заливайтесь, но…

— Человек богатым становится, когда песни поет, совсем иным.

— Именно… совсем иным, — подхватил Виктор, — рассеянным и размагниченным. А на смене — одно богатство перед глазами — стекломасса. Не успели корпус пустить, две остановки печи… Короче говоря, — Виктор стукнул себя ладонью по колену, ставя точку в разговоре, — я категорически запрещаю петь во время работы.

— А как же песня нам строить и жить помогает? Почему в цехе цветных кинескопов во время работы музыка играет?

— Объясняю. У сборщиц монотонная, однообразная работа, а наша любая варка — творчество, одна варка не похожа на предыдущую. Словом, еще раз услышу концерт сольный, на линию соды переведу, с понижением. У меня — стекольное производство, хрупкая, тонкая работа. А теперь… садись со мной чай пить.

Не нашелся, что ответить Виктору, Матвей Сильчин, передернул сильными плечами, вышел, сильно хлопнул дверью. По крыльцу простучали тяжелые его ботинки с металлическими подковками. В комнате стало тихо-тихо. Виктор вдруг засомневался в правоте своих слов: «В трудовом законодательстве об этом не сказано, а я… все время забываю, что отныне един в двух лицах — администратор и…» Вспомнилось: третий день на столе лежит предписание заводского комитета профсоюза о подготовке к смотру художественной самодеятельности. Заноза после разговора так и осталась в душе.