Екатерина Дубровина - «Нелюбимый» день недели

Я перестала любить воскресенья в четырнадцать, когда отец, вдруг возомнивший себя хорошим, стал забирать меня. У него давно была новая семья, включая умницу-жену и прелестное дитя по имени Марк. Оставив нас, ему, взрослому мужчине, недолго пришлось мучиться в одиночестве. Вторая свадьба случилась через месяц после развода.

Мне тогда было девять. Я носила каре и светящиеся кроссовки, играла в куклы и засиживалась допоздна с «Гарри Поттером». Ну или думаю, что была такой. Все же я мало что помнила из того периода. Только одно прочно врезалось в память. Мама и ее слезы. Точнее, их отсутствие. Это я могла робко под покровом ночи и одеялом поддаться печали, жалея потерянное счастье. А будущее определенно виделось мне в серых тонах. Она же – ни разу. Я замечала, как тускнели ее глаза, вспомни я что-то из прежней жизни, но не более. Спустя мгновение она вновь улыбалась и принималась заниматься привычными делами. Думаю, готовка и суета по дому успокаивали ее. Как и то, что она не осталась одна. У нее была я.

Все эти годы мы жили вдвоем. Беды, несчастья, плохие оценки, безденежье – все пополам. А все хорошее порознь. Хотя нет. Мама делилась робкими попытками со мной. А я… Я свою радость замалчивала. Потому что быть безмятежной и беззаботной казалось мне предательством.

Но мама была сильная, а значит, и я не имела права на промахи. Или имела, но должна была тщательно их скрывать. Как вы поняли, я за второй вариант. В двенадцать я впервые закурила, в тринадцать попрощалась с девственностью, а в четырнадцать отец вспомнил, что я пробный ребенок, и на мне стоит потренироваться. Тогда-то он и объявился.

Мама была против. Но ограничить наши встречи не могла. По закону, если отец не лишен родительских прав, значит, я обязана подчиняться. Ну или как-то так. Я не вникала особо.

И теперь каждое воскресенье ровно в 10-00 за мной заезжает безупречно чистый в любое время года черный рендж. И как он не брезгует парковаться в нашем дворе?

Ах да. Я уже говорила, что ненавижу воскресения?

Мое знакомство с мачехой состоялось в торговом центре. Объявившийся спустя пять лет отец пригласил туда маму и вынудил ее прийти со мной. Я тогда не понимала, что меня ведут на смотрины, но по настроению мамы чувствовала, это непросто поход по магазинам.

На втором этаже шумного и многолюдного центра, где собраны разные забегаловки, за одним из столиков нас уже ждали. Хотя мы пришли вовремя. Еще издали я разглядела профиль отца (никогда не могла забыть его, как не пыталась), а вот блондинка на против, которой он нежно потирал руку, была для меня чужой. Аккуратно уложенные волосы, высокие скулы, большие миндалевидные глаза, неброский макияж, явно подчеркивающий важное и скрывающий изъяны, и брендовая одежда, насколько я могла судить. Молодая и светящаяся женщина словно только что сошла с картинки модного журнала. Такая тонкая и лощеная. Искоса глядя на маму, мое внимание заострилось на новых морщинах и усталом, помятом виде. Не накрашенная, тусклая, в старом, поношенном пальто, она проигрывала той барышне по всем фронтам.

И меня это злило! Черт! Как меня это злило! Почему он, наигравшись с одной, решил, что имеет право идти дальше? Где же выполнение клятвы «и в горе и в радости»? И почему мама вдруг оказалась ненужной? А я?

Сжимая кулаки, я протыкала ногтями кожу, а стиснутая челюсть ныла, отдавая в висках. Не хочу, не буду принимать это надувную куклу близко к сердцу, я неудобная, я неправильная, я так легко заменимая. И мне не нужен никто. И отец в том числе.

– О, вы уже подошли. Знакомьтесь, это Наталья, моя… хм… жена, – взволнованно начал отец.

– Что, тяжело называть вещи своими именами? – зло хмыкнула я, еле выстояв под испепеляющим взглядом матери. – И как же мне теперь называть… хм… Наталью? Новой мамой? А со старой, – я кивнула на мать, – что сделать? На помойку?

– Прикуси язык, – улыбка сползла с его лица, – ее хотя бы пожалей.

– Только после вас, – я указала на стул, но, надеюсь, он понял двусмысленность моих слов.

Наталья, будь она неладна, испуганно хлопала ресницами и, кажется, не понимала, куда попала. Ну что ж, добро пожаловать в мою жизнь. Вытри ноги перед входом.

Мне заказали гамбургер и картошку фри. Будто мне не четырнадцать, а восемь. «А как же «хеппи мил»? – так и подмывало меня спросить. Но я молча поглощала пищу, не участвуя в разговоре. Отец вел себя скромно, не кидал обвинения и не выдвигал требования. (Пусть только попробовал бы). Он участливо справлялся о нашей жизни и с сожалением вздыхал после каждой брошенной мамой фразы. Еще бы… Его жизнь круто изменилась за месяц, а здесь пять лет…