Екатерина Дубровина - «Нелюбимый» день недели

Интересно, а ему одного воскресения хватит, чтобы сдаться?

Всю дорогу до его нового дома я молчала. Он пытался разговорить меня, рассказывал о Наташе и Марке, какие они чудесные, как он их любит, и как их должна полюбить я. Забавно, я считала его умный мужиком, решившим убраться, чтобы не лгать никому, а он оказался настолько туп, полагая, что его слова меня заденут. Он правда ждал, что я растаю и раскрою душу. Знал бы он, как с каждым произнесенным словом, ненависть в моем сердце только крепла. Всякий звук, вылетающий из его рта, мне был противен. Даже дыхание… И все же в душе я ликовала, успокаивая себя тем, что для отца подготовлен целый список едких фраз и отдельный котел в моем аду. Однако в машине выдавать себя не стоило, вдруг еще развернется и домой отвезет. Нет. Мне хотелось увидеть, как он жил без нас.

Иллюзий о том, что он сильно страдает, я не строила. Уже не строила. Раньше – да, действительно думала, что ему плохо, он оборванный и грязный спит на улице, прикрываясь обрывками газет, и в забытьи шепчет наши имена. Но я выросла.

Когда он ушел, мы остались один на один со всем миром. Квартиру, в которой мы когда-то счастливо жили, он продал, поделил вырученную сумму и отдал маме половину. На эти деньги мы смогли купить обшарпанную двушку на краю города в требующем скорее сноса, чем ремонта доме. Но мы не жаловались. Это было наше место, наше убежище, где нет лжи и предательства. Точнее, мама так думала. А я старалась ее не расстраивать, пряча сигареты за шифоньер и водя мальчиков, только когда она была на работе.

Как жил отец все это время, мы не знали. Мы вообще не общались после того, как он отдал маме нашу долю. Помню, как он коротко чмокнул меня в щеку и произнес что-то вроде «не переживай, все будет хорошо, я позвоню».

И не позвонил.

Не приехал.

Не помог маме с обоями, которые сваливались на голову, как бы она их не клеила.

Не отвез меня к врачу, когда Мишка из соседнего подъезда двинул мне по животу.

Не забрал из школы, когда мама валялась с температурой, а меня некому было привести домой.

Он исчез.

Испарился.

Или умер, как я предпочитала думать. Одно время я настолько поверила в эту теорию, что искренне себя жалела, оплакивая еще живого. Я представляла, как ухаживаю за его могилой, как ношу цветы, как говорю речь у его креста. «Папа, ты был самым лучшим отцом, ты навсегда в моем сердце, а я… Я буду лучшей дочерью, которая у тебя могла бы быть». И рыдала. Да так, что не могла остановиться. И приходилось врать матери, что все из-за Витьки, который променял меня на Соньку. Только никаких Витьки и Соньки не существовало.

Зато отец существовал. Сидел сейчас на расстоянии вытянутой руки, уверенно вел машину в потоке, улыбаясь и хвалясь успехами нового, правильного ребенка.

Закрыв глаза и борясь с подступившей тошнотой, я провела языком по зубам и сглотнула горечь, осевшую на деснах, заранее ругая себя за то, что хочу спросить.

– А помнишь, как учил меня кататься на велосипеде?

На удивление ни один мускул на его лице не дрогнул. Словно я спросила что-то обыденное, про погоду или передачу, которую мы раньше смотрели вместе. Я всматривалась в его загорелое лицо с надеждой увидеть хоть какой-нибудь намек, малюсенький, самый крошечный… Мне нужно было знать, что ему не все равно. Зачем? Во мне зрела уверенность, что я оставила это чувство далеко за спиной, закрылась от него, переросла, но…

Осознание никчемности больно кольнуло сердце, и я отвернулась к окну. Мои слова не задели, не дернули струн души некогда любимого мной человека. Он продолжал расслабленно вести машину и даже не взглянул в мою сторону. И чтобы избавить его от вынужденного лживого объяснения, я крутанула громкость магнитолы, заглушая собственные страхи.

Отец остановился напротив разноцветной новостройки. Не обращая внимания на мелькавшие за окном пейзажи, тем не менее я знала, куда он меня привез. Этот район часто мелькал на местном телеканале. «Будущее нашего города», «агломерация научного и популярного мира», «вершина инженерной мысли», «немыслимый полет фантазии» и всякая остальная ересь. Чистые дорожки, ровные ряды тоненьких деревьев, яркие детские площадки. Новенький рай для богатеньких нашего мира. Фу. Блевануть бы на их ровный асфальт.

Никогда ещё в жизни я не стремилась казаться хуже, чем была. Перед мамой я лебезила, друзья и без этого были уверены в моей неадекватности, а учителя ставили меня в пример случайно провинившимся: «вот, смотрите, будете плохо заниматься, станете как она!» Задевало ли меня это? Вовсе нет. Я трезво оценивала свои шансы на нормальность и ни за что на свете бы не променяла такую жизнь на чью-то идеальную.