Иван Торопов - Избранное

Милый Федюша! Еще раз огромнейшее спасибо тебе за письмо! Теперь снова все стало на свои места. И такая счастливая я, ну, просто такая счастливая, ты даже не можешь себе представить. И легко мне жить стало, и учусь, как никогда, с настроением.

Пусть и тебе, Федюша, так же служится!

Крепко-накрепко жму твою руку и целую жаркие твои губы ровно сто раз.

Вот какое письмо я получил! Как свечу, зажгло оно меня. Положил я письмо в карман гимнастерки, будто током подключилось оно к моей крови, и греет меня, и окрыляет, и со всеми мне поделиться хочется, прочитать каждому, но я креплюсь — жаль мне как попало выплескать нежность, назначенную мне одному.

Ох и запевал я в тот день! Строевым шагом бацал, как никогда прежде! А на турнике и брусьях работал как зверь, как лесная кошка — рысь! А ночью, после отбоя, отрабатывая второй наряд вне очереди, я так яростно тер полы проволочной мочалкой, будто хотел насквозь продырявить половицы. Даже старшина удивился, принимая мою работу:

— Ты, я бачу, в ударе сегодня, Мелехин!

— Так точно, товарищ старшина, — отвечаю. — Сегодня в ударе.

Я отнес орудия труда в туалет, умылся, а на обратном пути старшина опять навстречу попался. Давай, говорит, на сон грядущий покурим вместе, и протягивает мне пачку «Севера». Прикурили мы от одной спички, с наслаждением затянулся я папиросным дымом. Старшина сказал:

— Оказывается, упрямые вы, коми… — он это тепло так сказал, душевно, я еще не слышал у него таких ноток в голосе, и даже примиренческий тон уловил я в его словах. — Вчерашний случай я имею в виду — ведь можно было и спеть…

Я, осмелившись, прямо ответил:

— А ведь после бани-то, на морозе, товарищ старшина, песня не заводится.

— Да який же солдатский строй без песни? А, Мелехин? Стадо баранов, а не строй! Да еще по городу идем!

— Да ведь днем-то напелись досыта, товарищ старшина! — стараюсь убедить я его. — Песня, она с настроением поется, а от принуждения вянет. А насчет упрямства — да. Когда мы себя правыми считаем, тогда нас трудно переупрямить… Убедить умным словом — можно. Переупрямить — нет.

— В самом деле? — усмехнулся старшина. — Смотри-ка…

Мне показалось, он задумался.

Ночью мне снилась Дина, будто она как ангел с небес милостиво спускается ко мне по бесконечной лестнице сыктывкарского педучилища… До самой команды «подъем!» она все шла, шла ко мне…

Веселее побежали солдатские будни…

Мы изучали винтовку — «образца 1891 дробь 30 года». Винтовка… Главное оружие солдата последних времен. С нею он рушил государства, опрокидывал троны, свершал революции… Значит, винтовочку надо знать как свои пять пальцев. Чтобы даже с закрытыми глазами разбирать и собирать затвор.

Никогда не забуду, как старшина вызвал меня из строя и кинул мне боевую винтовку; а я цепко схватил ее на лету, вернулся в строй, с пристуком поставил рядом, правой рукой сжал цевье и даже почувствовал, что какая-то сила исходит от оружия, вливается в меня, делая сильнее, уверенней.

«Коротким коли! Длинным коли!» Учились, как ловчее долбануть в рукопашной врага по лобешнику окованным в железо прикладом, как прикрыться винтовкой, чтоб тебе самому не раскроили черепок.

Потом стреляли. И тут молодые коми-солдаты все отличились. Ведь в каждом нашем деревенском доме ружье, и пацаны с детства приучены. Пикон, тот посылал пули только в десятку. Охотник…

Но зато на турнике Пикону приходилось тяжко. Он и ногами дрыгает, подтягиваясь, и всяко ловчит, но — никак не получается, слишком много мослов да требухи. А мы, конечно, смеемся!.. Нескладеха…

Были и брусья, и коварный «конь», обтянутый черной кожей… Новичков почти всех пугает этот «конь». Вокруг него множество трагикомедий разыгрывается. То руки выбросишь слишком близко и жмякнешься задом на круп, то, неожиданно испугавшись, грудью долбанешься об самый торец, а то и просто, со всего разбегу, трусливо увильнешь в сторону.

Многих сбрасывала с себя эта упрямая, своенравная лошадка!

Но суров армейский закон. Не можешь — работай самостоятельно: прыгай, скачи, кувыркайся!

Нельзя быть размазней, не положено.

То был курс молодого бойца, еще один курс в моей жизни…

А потом пришел день присяги.

С утра белоснежные подворотнички подшиты к гимнастеркам, пуговицы золотым блеском горят, в ременные бляхи, как в зеркало, глядись. Даже серые кирзушки — и те сияют, что офицерские хромовые…

Выстроились перед огромной казармой новобранцы. Теперь уже прямой, как струна, линией выстроились, не как раньше — слабо натянутой веревочкой… Во всей округе яркое солнце, недавно прошли метели, и чистый снег блестит по-весеннему. С железной крыши казармы несмело сочится капель, привнося в общее настроение великое и вечное торжество весны.