Анатолий Соболев - Якорей не бросать

Штурман Гена с молчаливым вопросом глядит в сутулую спину капитана, но узнать, что делать дальше, не решается. Уже отчаяние появляется в его глазах, когда Носач, не оборачиваясь и почти спустившись по трапу из рубки, хрипло кидает:

— Отдать трал.

— Отдать трал! — облегченно и уже бодро приказывает Гена.

На палубе все приходит в движение.

Капитан удаляется в каюту, может, подремать, может, через минуту вернется назад, никто не знает, но в рубке наступает облегчение. Расслабляюсь и я. Странно, но на руле я побаиваюсь Носача. Когда не на вахте, то могу сказать ему что хочу, могу и поругаться с ним, а вот на руле... Странно.

Штурман Гена отдает мне приказ лечь на обратный курс. Чего уж тут — меняй не меняй, рыбы все равно не будет. Мы в пролове. В этом районе весь флот в пролове. Надо уходить на другое место, но никаких указаний не поступает.

Курс изменен, трал отдан.

И опять все по-ночному тихо. «Катунь» идет в океанском мраке, нет, не в мраке, а в серебристо-зыбком размытом тумане, хотя это и не туман, потому что видно хорошо и довольно далеко. Эта зыбкость, эта серебристость воздуха делает ночь прекрасной. Ставлю руль на автомат и выхожу из рубки на мостик. Охватывает еле слышным ветерком. Вода фосфоресцирует. От носа траулера бегут серебристо-голубые ленты, ярко выделяясь на черной воде. Сначала они брызжут искрами, потом размываются, расползаются в туманные пятна и медленно исчезают. Черная вода все время вспыхивает искрами, светится, колеблется, все время в движении. Красочный мир живет вокруг судна: и там, внизу, в глубине, и там, вверху, над головой, где все усыпано звездами, крупными, близкими, серебристо-голубыми. И мы плывем в этом сказочном мире, плывем по кромке водного и воздушного пространства, и кажется, что мы невесомы, такое подмывающе радостное чувство рождает в груди эта прекрасная и будто бы нереальная картина.

Иду обратно, в темноту рубки, где приглушенно светят лампочки приборов и негромко пощелкивает спикер. Становлюсь за штурвал.

— Потому и работает без сна, что никого не научил рыбачить, — вдруг произносит штурман Гена и разрушает сказочное очарование ночи.

Я уже не впервой слышу такое о Носаче. На днях на палубе боцман сказал: «Надо организовывать работу на судне, а не самому во все соваться». Капитан разнес его за что-то. «Капитан не должен сам шкерить, сам разгружать, — говорили матросы во время шкерки. — А то второй циркульной пилы нету, а он сам на шкерке вкалывает. Лучше бы пилу организовал». Капитан — мозговой центр на судне. Нелепо, например, представить, что командир дивизии ходит в атаки, вместо того чтобы расставлять войска, командовать. Но в то же время комдив должен уметь стрелять. А капитан должен уметь починить трал и шкерить рыбу. «А Чапаев!» — вспоминаю я. Но то — Чапаев, то — тогда, а то — теперь. «Другие капитаны в белых рубашках ходят, рук не пачкают, зато у них на судне все как часы работает. Налаженный механизм; а этот....» — ворчат матросы.

Не знаю, может быть, и есть такие капитаны, и наверняка есть, и, видимо, они и должны быть такими, но мне нравится Носач. «Уходящий тип капитана», — обмолвился как-то в минуту откровения Шевчук. Пусть — уходящий, но мне нравится. Почему это все должны ходить в белых перчатках и с биноклем на груди, как рассказывал про одного капитана Володя Днепровский? Конечно, такой капитан более эффектен, больше, видимо, привлекает своей парадностью, своей недоступностью. То, что недосягаемо, всегда вызывает у человека почтительное восхищение. А этот — вон какой расхристанный! В тапочках бегает на корму, когда достают трал. Возвращается оттуда, идет к фишлупе, оставляя мокрые следы на палубе рубки. Тапочки стоптаны, мокры, штаны в рыбьей чешуе и тоже мокры. На одежду и внешний вид он не обращает никакого внимания. После бани, когда окажется в чистом, не бережется, лезет во все места и к концу вахты уже замызган, заляпан, замазан. И под ногтями грязь. Но когда ловилась рыба, никто на это не обращал внимания, а теперь вдруг увидели и осудили. Все на нем. Он отвечает даже за то, что в океане нет рыбы. И матросы клянут его за это, утверждая, что он не умеет ловить, а до этого — когда тралы были полны — с восторгом говорили, что он знает океан, как свой огород. «На берегу с него за все спросят», — сказал Шевчук. Он отлично понимает капитана и прощает ему и грубость, и затрапезный вид. «Срыв, — говорит он, если капитан накричит на кого. — Да и как на него не кричать, если делает не то, что нужно».