Вольдемар Бааль - Колдун

Мы с Ритой пошли дальше. Мы не сказали друг другу больше ничего. Лицо ее было каменным. Мы подошли к остановке, под крону огромной старой липы. На дороге показался автобус. Рита подняла на меня напряженный взгляд, достала из-под плаща сложенный листок бумаги и без слов, каким-то надменным, демонстративно презрительным, отчаянным движением сунула мне в карман. И в следующее мгновение стала отдаляться, отступая, а затем повернулась и побежала в сторону дома.

— Рита! — крикнул я. — Рита!.. Рита!..

Но она так и не оглянулась, и я продолжал истерично надрываться, пока за спиной не лязгнули дверцы автобуса...

Я ехал и читал:

«Я Вас ненавижу. Ненавижу всей душой. И знайте, что никто никого никогда так не ненавидел. Вы эгоистический, холодный и злой. И Вы слепой. Ничего не видите, кроме себя и своих выдумок, и даже в себе видите самое поверхностное и непостоянное. А всех других и другое воспринимаете, как будто это декорации для Вас, чтобы Вам красивее и занятнее жилось.

Вы выдумали бог знает что про бабушку и Николая Петровича, про дядю Антона, да и про остальных, потому что все на свете Вы только выдумываете. А не заметили, не хотели замечать, что тетя Анна любит вас. Ну да, разве можно, она на восемь лет старше! Все у Вас на каких-то условностях: возраст, родственность, квартирант-хозяйка, учитель-ученица, взрослый-ребенок. То, что все люди, живые и настоящие, до Вас не доходит. Не бойтесь — так про Вас никто больше не думает, одна я, и можете еще и еще приезжать, меня Вы вряд ли когда-нибудь больше увидите. Бабушка жалеет Вас — она всех жалеет, не умеет не жалеть. Дяде Антону Вы были, видите ли, приятны уже тем, что не мешали и не приставали. Ребята думают, что Вы их друг, свой — так Вы умеете притворяться. Даже Николай Петрович Вам сочувствует. Вот как они все к Вам относятся. А тетя Анна любит, как сумасшедшая, про лагерь придумала, не знала как Вам угодить и будет теперь страдать больше всех, и никуда мы, к сожалению, не поедем из-за этого, из-за Вас, и совсем непонятно, за что она Вас полюбила. И поэтому я Вас ненавижу и буду ненавидеть всю жизнь — это самое большое чувство, которое я испытала, больше не испытаю никогда, я чувствую, и это очень хорошо, что я его испытала уже, так рано. Вот Вам мой ответ на все Ваше...»

1976 — 1977

Он бы не мог объяснить, почему сошел именно на этой станции: увидел вокзал, уютный свет над перроном, шпалеры заснеженных кустов — и вдруг решил. Это были низкие и широкие шпалеры, ровнехонько идущие от путей к зданию вокзала и там под прямым углом поворачивающие к входу, сбочь которого висел чрезвычайно редкий в современном обиходе станционный колокол. Вид этот привел в действие некое экзотическое чувство, что сродни скованному любопытству и замиранию, чувство, которое испытывает почти любой русский человек, впервые попавший в Прибалтику, и сразу же воображение стало рисовать оглушающие и ослепляющие картины модерного развеселого бытия.

В вагоне толпились, лица были возбужденными, говорилось обо всем на свете. Один чудак, уже больше часа никому не дававший покоя, с истерической радостью пожимал кому-то руку и повторял, что не был дома десять лет, но одумался («хватит! поузнавал жизнь!»), и теперь его встречают взрослая дочь и жена («все-таки встречают! понимаешь! десять лет — и встречают! понимают!»). Тот, кому это говорилось, глупо кивал и приговаривал: «Что вы! конечно! я понимаю!..»

Белоусов слез с полки и оделся. Он знал, что сойдет обязательно, но медлил, как будто давал соблазну распалить себя. «Ведь могу и не сойти, — дразнил он себя, — хотя и настроился. Вот возьму и не сойду! Уговорю себя, докажу, что не следует сходить, и все. Тем более, что сойти труднее, чем не сходить». И тут он вспомнил о своем намерении постараться (для выработки характера) делать то, что труднее. В данном случае «трудность» состояла в том, что остаться в вагоне — еще на несколько часов обеспечено тепло, лежанка и покой. Правда, потом все равно придется сойти, но это будет через несколько часов, и таким образом неизвестность отодвигается. А сейчас она встает уже за дверьми вагона: куда податься? где остановиться?..

Он втиснулся в коридор, и его повлекло к выходу.

— А вы куда? — удивилась проводница. — У вас же билет до конца.

— Все сходят, и я схожу! — засмеялся Белоусов.

Вагон и в самом деле почти опустел. Проводница поежилась.

— Тут всегда так. А через станцию опять набьется битком. Не забудьте на билете остановку сделать!