Виктор Стариков - Рябиновая ветка

— Это четвертый раз, — сказал усталым голосом доктор. — Нам не компенсировать потери крови. Я все испробовал.

В полночь у больной опять началось кровотечение, и в два часа ночи все было кончено. Женщина лежала на постели, вытянувшись, ее ноги высовывались между прутьями спинки кровати. Простыня закрывала плоское тело.

Несколько дней шли теплые дожди, смывая последний снег, уцелевший в лощинах, оврагах, в лесу. По утрам над землей плавал синеватый туман. Казалось, что дождь и туман старательно обмывают и протирают каждый камень на шоссе, каждую веточку, доски заборов, крыши домов, окна. И когда кончились дожди и наступили ясные солнечные дни, все заблестело необыкновенно ярко и свежо.

В воскресенье Татаринцев проснулся поздно. В окно были видны голубое небо и ветка сирени, покрытая прозеленившимися почками.

Умываться доктор пошел во двор. Выйдя на крыльцо, он увидел Юрасова и Песковскую, сидевших на скамейке у сиреневых кустов. Председатель колхоза, одетый по-летнему в светлые брюки и в белую распахнутую рубашку, которая открывала его крепкую шею и сильные руки, и Ольга Михайловна, в белом, блестящем на солнце, платье оживленно разговаривали. Татаринцев подошел к ним.

— Погодка-то, — сказал Юрасов, счастливо улыбаясь и почтительно и крепко пожимая руку доктора.

В этот день они вдвоем собирались поехать по полевым бригадам колхоза.

Доктор быстро умылся, позавтракал и вышел в светлом костюме и белой кепке, которая делала его лицо моложавым и менее суровым.

— Вам обязательно надо носить светлый костюм. Вы совсем другой человек в нем! — заметила Ольга Михайловна.

— Ну, что вы пустое говорите, — сказал Татаринцев, нахмурясь, и отвернулся. Его волновало внимание, которое оказывала ему Ольга Михайловна.

— Когда вас ждать? — спросила она.

— Поздно, — ответил Юрасов. — Лучше нас не ждать. К ночи вернемся.

Бричка выехала за ворота и, гремя, покатила через Ключи. Триста дворов села вытянулись двумя ломаными улицами вдоль берега быстрой и светлой речки. В селе никого не было видно — все взрослые работали на полях, а ребятишки еще спали. За селом дорога поднялась к Напольной горе, где на вершине стоял памятник над братской могилой партизан, замученных Колчаком, и свернула в поля. Колеса мягко покатились по рыхлой земле.

Колхозные поля тянулись до самого горизонта. Коричневым блеском отливали зимние пары, вдали светло зеленели озимые. Копыта лошади и колеса поднимали легкую пыль. У самой дороги часто попадались тугие мешки с зерном, похожие издали на поросят, греющихся под солнцем. И обязательно где-нибудь недалеко от мешков с семенами пыхтел, выбрасывая синий дымок, трактор, тащивший за собой широкорядную сеялку, похожую на диковинный гребень. Изредка встречались подводы с бочками бензина и воды.

Все в это утро казалось доктору необыкновенно интересным и значительным, словно впервые видел он тракторы, свежие озимые, влажную землю. И председатель колхоза, такой внешне суровый в рабочей обстановке, и юношески восторженный наедине, казался доктору особенно милым и приятным человеком. Татаринцев никогда не упускал случая подтрунить над его восторженностью, но сейчас он молча слушал его, отдаваясь ощущению тепла и душевной легкости.

— «Золотой дождь» сеем, — говорил Юрасов. — Теперь у нас только сортовые семена будут. Мы, Юрий Николаевич, так решили, что нам надо все самое лучшее иметь. Тагилок зимой завели. Они нам удой поднимут. К осени плотину на озере разберем, вычистим его, а весной напустим туда зеркального карпа-годовика. И от него будем порядочный доход иметь.

— Помните, доктор, — продолжал Юрасов, поощряемый молчанием Татаринцева, — какими Ключи пятнадцать лет назад были? Теперь вот никто телят в избе не держит… А тогда… сараи-то худые были. Вы как-то у нас в избе отца с матерью крепко, помню, пробирали! Я ведь вас с того времени и помню. Уж очень вы сердиты были. А теперь вот больницу построили. Ничего больница, даже вы не жалуетесь. Построим и еще лучше и для вашей лаборатории целый дом отведем.

— Ух ты, — не удержался доктор и улыбнулся, — понесли, держи наших.

— Вы вот любите посмеяться, — продолжал говорить Юрасов, не обижаясь на доктора, — а я, как один останусь, — все думаю: какими наши Ключи лет через пятнадцать будут? Ведь теперь, Юрий Николаевич, грамотного народа много в селе. И не таких, как я. Разве я грамотный. Кончил три класса. Вот армия за три года еще помогла. Нет, теперь грамотные десятилетки кончают. У нас есть трактористы, доярки — десятилетку кончили. Вот они грамотны! А наши дети еще грамотнее будут. Все, что мы сейчас имеем, — для них. Понимаете, как жизнь дальше складываться будет?