Александр Апасов - Разгуляй

— Слава богу, нет… О! Хорошо, что напомнила! Я заболтался и совсем забыл о главном. Ты понимаешь, я никак не мог сегодня дозвониться до Тани. Ты объясни ей, пожалуйста, как все получилось…

— Объяснить, что тебя выселили из гостиницы и ты уехал? — усмехнулась Мила.

— Ну что ты! Она ничего не знает о выселении. Ты скажи, что меня вдруг экстренно отозвали из Киева. А дозвониться ей я никак не смог. Словом, придумай что-нибудь.

— Попытаюсь, только дипломат я никудышный. Это у тебя все само собой получается. Даже выселение обернулось срочным вызовом.

— Ладно тебе злобствовать. Я не виноват, что так вышло.

— А ты позвони, может, она уже на месте.

— Теперь уже поздно. Возникает острая коллизия. Я лучше с вокзала ей позвоню, перед самым отъездом.

— Опять будешь звонить в «пресс-центр»?

— Ну а что же мне делать?..

— Ты знаешь, — обратилась Мила к удивленно слушавшей нас Лиле, — этот человек запутался в своих похождениях и теперь, выселенный из гостиницы, спасается бегством. А свои амурные делишки поручает улаживать близким друзьям, связанным с ним трепетными воспоминаниями первой любви.

— Прямой резон, — в том же шутливом тоне подхватила Лиля, — в минуту жизни трудную обращаться за помощью к надежным и верным друзьям.

— Вы посмотрите! — воскликнула Мила. — И эта скромница уже подпевает ему! Ну, Ланской, теперь я начинаю предполагать в тебе гипнотическое влияние на женщин… Вся «московская колония» уже бредит Ланским. Тебя надо изолировать от женщин…

— Зачем же изолировать человека, общение с которым приятно? — возразила Лиля.

— Вот вам, пожалуйста! Уже спелись! И ты, Брут… Вот так и другие — стучат по столу и требуют: подавай им Ланского, и все тут… Если бы ты видела, как позавчера одна юная особа молилась на него! Она нас с Надькой готова была растерзать за каждый взгляд, за каждое слово…

— Надюше и Графу — пламенный! Жаль, что не пришлось попрощаться. Я ведь даже коньячку припас.

— Не расстраивайся. В январе у Нади защита, она частенько теперь будет наведываться в столицу.

— Вот блеск! Таня тоже грозится приехать. А ты когда думаешь осчастливить первопрестольную?

— Не знаю еще. Но как поеду, дам знать.

— Потрясающе! Сыграем боевой сбор — и махнем в Зеленоград. Точно? — начал я было строить планы.

— Там видно будет… А зеленоградцам передавай привет. И от моего имени сделай красотке выговор за неявку в Киев. А Мартову скажи, что он много потерял, не приехав…

— Я и от своего имени скажу, кто они такие…

— А кто он такой?

— Начальник организационно-торгового отдела.

— При чем тут торговля?

— Они комплектовали выставку. А в отсутствие Тихонова Шапиро, как материально ответственное лицо, оставался за старшего.

— Хорошо, но какое отношение он имеет к пресс-центру?

— В том-то и дело, что никакого. Он фигурирует как беспристрастный сторонний человек, возмущенный моим поведением.

— А что Тихонов?

— Тихонов перед уходом в отпуск распорядился отложить рассмотрение киевского конфликта до его возвращения.

— Ну и дожидайся его.

— Это понятно. Но время идет, а они между тем клепают на меня материал. Теперь у них появился еще один козырь: Ланской закоснелый лодырь и разгильдяй, и даже киевский урок его ничему не научил.

— Но если ты уйдешь, ты подпишешься под собственным приговором. Значит, они были правы, а ты сбежал, испугавшись разбора дела.

— Да беда в том, что и бежать-то пока некуда.

— Тем более надо сманеврировать…

Я и сам понимал, что дело обстояло так, как говорил Мартов. Но Тихонов возвращался только через две недели, а события развивались с нарастающей быстротой. Собственно, теперь они достигли своей кульминации — мне влепили выговор. И самое скверное, что этот выговор, опять же по докладной Крохина, был объявлен мне за дисциплинарные нарушения в Москве.

После возвращения из Киева нашей группы было проведено совещание по итогам работы выставки. Основное сообщение делал Сидоров. Он отметил четкость и слаженность действий рабочей группы и другие положительные моменты, обеспечившие успех выставки в ряду прочих мероприятий Декады. Вместе с тем он вскользь упомянул, что, к сожалению, не все работали в Киеве с должным прилежанием, что имели место дисциплинарные срывы — вплоть до выселения из гостиницы, что особенно неудовлетворительно было поставлено освещение в прессе работы выставки. Косвенными нареканиями в мой адрес Сидоров, однако, не нарушил распоряжения Тихонова, потому что говорил, не называя фамилии. Но вслед за ним слово взял Крохин и уже без обиняков назвал своими именами все то, о чем начальник главка говорил в общем плане. Речь его целиком была посвящена осуждению моего недостойного поведения.