Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Спасибо. Сталин всегда нам помогает… и Ленин! — Татьяна забралась в машину, ожидая, что Бломберг устроится с шофером, но полковник сел рядом с ней и крикнул:

— Тронемся!

…Они въехали в лагерь как раз в тот момент, когда все заключенные пели песенку «Катюша».

— О-о! — воскликнул Сиволобов. — Едут. Новое начальство.

Николай Кораблев повернулся и увидел, как из машины вышли полковник и какая-то женщина, а в это время англичане, закончив песенку «Катюша», вдруг запели популярную в Европе и в Англии песенку о Степане Разине: ее всегда распевали шарманщики.

— «Вольга! Вольга!..» — неслось над лагерем.

Бломберг вначале окрысился, но, поняв, что песню поют англичане, столпившиеся у колючей проволоки, по-собачьи улыбнулся в их сторону, приветливо помахал рукой.

А Николай Кораблев в это время подумал: «Значит, не провокация. Хорошо… — и дрогнул: рядом с полковником шла женщина, всем своим видом — походкой, глазами, движением рук, голосом, смехом — разительно напоминавшая Татьяну. — Боже мой! — воскликнул он про себя. — С ума схожу! Ведь это она… только вот эта шляпка не ее, только вот эти длинные по локоть перчатки не ее, только вот эти туфли на пробковой подошве не ее… но это она… она… она… только вот этот игривый смех не ее… и не может она вести его под руку. Нет! Нет! Нет! Это не она», — и, весь дрожа, стал ловить глаза Татьяны: ведь они не обманут, их нельзя ничем прикрыть — ни шляпкой, ни перчатками, ни игривым смехом.

Татьяна вдруг отшатнулась от Бломберга. Она даже оттолкнулась от него, как это делает человек, резко почувствовавший омерзение к тому, с кем шел под руку. Оттолкнувшись, она, еще ничего не понимая, с испугом поглядела во все стороны и задержалась на больших карих глазах. В эту секунду какая-то острая искра пронзила ее и Николая Кораблева, а Татьяна воскликнула, про себя:

«Да кто же это? Кто? Кто? Что за испытание? Неужели он? В таком месте… под расстрелом? А почему у него седые волосы? Да ведь тут поседеешь! Но как он попал сюда? Ведь это его глаза… Я сейчас упаду… Упаду… и тогда все пропало. Все…»

Песня оборвалась, и Татьяна все еще стояла и смотрела в глаза Николая Кораблева, не в силах оторваться от них.

«Это он! Он! Он! Коля, родной мой!» — уверенно кричал ее внутренний голос, и она, теряя власть над собой, шагнула было к нему, протянула руки и хотела было что-то крикнуть, забыв о всякой предосторожности, но он не пошел, а пополз между пленными, от кого-то прячась.

Николай Кораблев узнал Бломберга и кинулся от него. А Татьяна, увидев, как человек с такими же глазами, как и у ее мужа, уползает от нее, дрогнула, глубоко вздохнув, подумала:

«Экая! Мало ли на свете карих глаз? Разве Коля покинул бы меня?» — и снова, взяв под руку Бломберга, игриво смеясь, произнесла:

— Полковник, вы совсем забыли меня!

— Как — я? Вы забыли… вы чем-то увлеклись.

— Видом пленных.

— Да-а! Они не встают: я иду, они сидят. Ну, ничего: скоро лягут.

Татьяна ничего не слышала: перед ней горели карие, большие, впавшие глаза Николая Кораблева, и как раз сейчас, несмотря ни на что, она была уверена, что это его глаза: единственные глаза во всем мире. И вечером, заявив Бломбергу, что у нее «свои дела», она вышла из лагеря и направилась на кладбище. И тут встретилась со стариком Вольфом.

— Покажите мне вашего Николая! — настойчиво потребовала она.

Старик Вольф покачал головой:

— Его видеть сейчас никак нельзя: он очень занят важными делами. Ведь сегодня на двенадцать ночи назначено «пора».

— Нет! Нет! — почти закричала Татьяна. — Покажите мне его. Немедленно. Я ничего не могу делать, пока не увижу его. Вы говорили, что у него карие глаза… Да ведь такие глаза у моего мужа.

— У Базиля? Что вы!

— Ох! Нет, Вася — мой друг. У меня есть муж. Николай. У него карие глаза.

Вольф по-стариковски обнял ее, посадил на пенечек и раздумчиво проговорил:

— В такое тяжелое время многие теряют рассудок. Ну, как это: был муж Базиль, теперь Николай?

— Нет. Вы не понимаете. Такие глаза могут быть только у него.

— Вот вы и увидите его завтра, — согласился, чтобы успокоить ее, старик. — А сегодня, если я ему скажу: «Товарищ Николай, бросайте все дела, одна женщина хочет видеть ваши глаза», он назовет меня «кружкой пива». Он всегда, когда мы начинаем болтать, говорит нам: «Вы — кружка пива».

«Очень похоже на него: он может так сказать — «кружка пива». И если это он, я завтра увижу его», — радостно подумала Татьяна, а Вольф еще сказал: