Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

«Значит, фрицы длинно их разложили… Надо лезть тут», — решил он и, точно змея, прополз, перерезал колючую проволоку, затем выскочил на ту сторону.

Уже светало, когда Яня очутился, как он называл, «в неопасной зоне»: передовая осталась позади, а тут, за передовой, немецкие части стояли в деревнях или в лесах, в наскоро сооруженных землянках, блиндажах. Он вышел на опушку березового леса и, присев за пень, осмотрелся.

Впереди виднелась деревушка. По улицам двигались машины и солдаты, вооруженные автоматами. Вправо, в лесочке, вспыхивали дымки: это курят. Влево тянется неглубокий овраг. Он огибает деревушку и далеко в поле сходит на нет.

«Значит, край: ползи оврагом. Припоздал я малость, да ничего. Однако шурум-бурум прочь!» — Яня закопал под деревом нож, очистил карманы, даже выбросил кусок хлеба и пополз овражком.

Полз долго. Носки лаптей пробились, протерлись портянки, и двигаться стало труднее: пальцы, цепляясь за гальку, начали кровоточить. А тут еще взошло солнце. В овражке оно жгло немилосердно. С Яни полил пот, тело пересохло: постучи пальцем — и оно загремит, как барабан. Так он полз долго, уже радуясь тому, что вот сейчас переправится через «неопасную зону», а там ему все друзья… и вдруг над головой раздался грубый окрик:

— Хальт!

Яня от неожиданности опрокинулся на спину, задрав руки и ноги: над ним стояли два гитлеровца и, смеясь, наводя автоматы ему в живот, что-то кричали. Он непонимающе заморгал. Тогда солдат ткнул его автоматом и показал рукой в сторону.

«Ага, — догадался Яня, — они меня приглашают к своему начальству».

Вскоре он очутился в комнате перед столом, за которым сидели двое: один — тщательно побритый, в военном костюме, а другой — заросший бородой, в гражданском. Солдаты, приведшие Яню, о чем-то долго рассказывали военному. Тот выслушал и, протянув «О-о-о!», повернулся к человеку в гражданском костюме и тоже что-то сказал.

«Гад несусветный!» — Яня остервенело глянул на переводчика, затем неожиданно сделал глупое лицо и закрестился.

— Ты что там искал? — спросил вялым, уставшим голосом человек в гражданском костюме.

— Молился, ваша милость.

— То есть как «молился»? — удивленно и оживленно проговорил переводчик. — Ты же полз лицом в землю?

— Обет богу отцу, сыну и духу святому дал, ваша милость: проползу на брюхе сорок верст, пускай только простит.

— Что простит?

— Грех великий: в большевиков верил.

Переводчик, ухмыляясь, о чем-то долго советовался с военным, затем незаметно подмигнул Яне, как бы говоря: «Валяй. Давай так».

«Ага! Из наших!» — обрадовался Яня и еще пуще закрестился, говоря:

— Что ж, и богу не дадут помолиться? А я думал, вот пришла власть верующая. Отмолюсь за грех свой — и делу капут.

— Где ты живешь? — спросил его переводчик.

— Елки. Деревня, — наобум ответил Яня. Каратель долго смотрел на карту, поводя пальцем, и, не найдя деревни с таким названием, зло крикнул:

— Найн! В-врешь!

— Да ведь она далеко… далеко отсюда… Тамо… тамо, — Яня почему-то замахал рукой в потолок. — Далеко.

Каратель брезгливо глянул на него и махнул рукой. Новые солдаты подхватили Яню, стащили по лестнице и втолкнули в подвал.

Тяжелая, дубовая, на ржавых петлях дверь захлопнулась.

Яня несколько минут стоял, не трогаясь с места, пока «не привыкнут глаза», и вскоре увидел: перед ним рыжеватая, замасленная дыба, за ней в потолок ввернуты два железных кольца, и к ним привязаны полотенца.

«Видно, пытают, а потом руки моют», — решил он и осторожно подошел к дыбе.

То, что казалось ему перед этим маслом, оказалось застывшей кровью. Он ногтем поддел ее, и она потянулась, как мокрая бумага.

«Ой, крови сколько пролили! Значит, и меня попробуют на этой штуке! — с ужасом подумал он и шагнул к маленькому, узенькому окошечку; стекло в окошке было выбито, осколки тщательно убраны, только торчали из углов, как пики, железины. — Даже зарезаться не дадут. А повеситься можно, — и Яня снова пристально посмотрел на полотенца, затем подошел к ним, примерился. — Вполне можно. Я это и сделаю. Только жалко, вот ведь чего!».

В это время дверь отворилась и вошли два солдата. Яня отпрянул от полотенец, боясь, что солдаты разгадают его затаенные мысли. А те поманили его к себе.

«Перервать глотки? Шумно будет: сбегутся другие», — подумал Яня и шагнул к солдатам.

Солдат поставил под кольцами скамеечку и показал Яне, что ему полагается на эту скамеечку встать.