Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Через полчаса будем в Москве, товарищ генерал, — сообщил командир самолета.

С этой минуты Громадин сосредоточился только на Москве.

В Москве Громадина никто не встретил, а он представлял себе, что как только выйдет из самолета, к нему, как несколько месяцев тому назад, подбежит связной офицер и, отдав честь, скажет:

— Приказано прямо в Кремль, товарищ генерал.

Но на аэродроме никого не было. Только злой ветер трепал прошлогоднюю траву да в отдаленности стояли молчаливые, огромные, похожие на чудовищных акул самолеты. Даже летчики, и те обиделись за генерала.

— Может, вы рано прилетели? — проговорил один из них.

Командир самолета, посмотрев на часы, сказал:

— Да нет. Как раз вовремя.

Громадина такая встреча очень расстроила, но он, прощаясь с летчиками, произнес:

— Очень хорошо! Пройдусь по Москве. Посмотрю. Я ведь охотник: для меня десять верст — пустяк, — и, нагнувшись, защищаясь от злого ветра, зашагал к аэропорту. Выйдя за ворота, он приостановился и с тревогой подумал:

«Да ведь ясно: меня вызывают для нахлобучки. Вот тебе на! Прилетел похвалиться делами, а тут нахлобучка. Ай-яй-яй! Ну, ясное дело — нахлобучка: не встретили. Только за что же? Дела? Дела у нас как будто неплохие. Мы за один год… — И тут перед ним замелькали цифры: сколько было уничтожено паровозов, вагонов с боеприпасами, гитлеровских солдат и офицеров, сколько взорвано складов, штабов, рельсов. — Да мы же на шее у них сидим. Они хотели бы стряхнуть нас, а мы в загривок им вцепились и не пускаем», — и зашагал дальше, все так же сопротивляясь злому ветру. Навстречу попался лейтенант, молодой, видимо только что выпущенный из школы: на нем все новенькое, погоны золотились на солнце. Он прошел, не обратив внимания на Громадина, и тот снова приостановился, думая: «Ну да, для нахлобучки вызвали: даже лейтенант не приветствует», — и хотел было остановить лейтенанта, сказать: «Что ж, братец, или в Москве вы устав не признаете: генералу не отдаешь честь», — но тут же спохватился: на нем были пальто и кепи. «Разве снять пальто? Ведь на мне генеральский китель. Ну, это будет дико: в генеральском кителе и кепке. Пойду-ка лучше домой. Посмотрю, что с квартирой и как там ковер поживает. Пыли, поди-ка, в нем!»

Москва, яркая в утреннем свете, была еще совсем тиха. Кое-где над недостроенными домами торчали подъемные краны. Будто гигантские металлические пальцы, они указывали в небо, напоминая о днях мирного труда.

«Когда-то они заработают!» — с грустью подумал Громадин и ускорил шаг.

Вскоре прогремел первый трамвай, затем проплыли троллейбусы, промчались грузовые машины, понеслись велосипедисты. Через какие-нибудь полчаса Москва зашумела на разные голоса и во все стороны двинулись люди.

Москва! Москва!

Еще опущены шторы — затемнение на твоих глазницах-окнах, еще размалеваны разными красками дома, в которых голодно и зябко жителям твоим… Но недалек тот час, когда ты сбросишь с себя это принужденное. Недалек тот час. Ведь совсем недавно враг был на твоих подступах, готовя удар в лицо…

Москва! Москва!

— И улицы родные, и тротуары родные… и дома родные. Все и всё родное, мое, любимое, — проговорил он, всходя на мост.

По мосту бесконечным потоком неслись машины: грузовые — облупленные, как медведи после зимней спячки, легковые — юркие, как лайки… и шли люди с бледными лицами, а глаза у всех хотя и пасмурные, но строгие, упрямые, как у бойцов-партизан во время наступления.

«Устала Москва», — мелькнуло у Громадина, и он невольно задержался: на боковине моста из расщелины гудрона таращилась молодая травка. Глядя на травку, он подумал:

«Вот какая сила к жизни: миллион ног рядом, а она, вишь ты, тянется к солнцу. Жить — это надо уметь, братцы мои! — воскликнул Громадин про себя. Вдруг травка чем-то напомнила Татьяну Половцеву, и он горестно покачал головой: — Ах ты, как же это я записку-то забыл? Вот нехорошо-то! Как нехорошо-то!» — однако чувствовал совсем другое, намереваясь сказать: «Как хорошо-то я сделал, что забыл записку: не то узнает муж, примчится за женой… и пропало наше дело».

Так он стоял несколько секунд, рассматривая травку, думая о Татьяне Половцевой.

— Товарищ генерал, извините, опоздал, — прервал его думы связной офицер. — Не моя вина: покрышка два раза спускала. Садитесь, пожалуйста, — и офицер открыл перед ним дверцу машины.

Громадин не сразу ответил. Он некоторое время смотрел на офицера, желая по его глазам угадать: нахлобучка будет или не нахлобучка, затем спросил: