Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Из всех гостей только Лаврентий Игнатьевич появлялся в гостинице и парке в пиджаке и при галстуке. Он непринужденно с предупредительно-понимающей улыбкой дарил Нее интересные рассказы на самые неожиданные, но всегда пристойные темы, удачно и тонко юморил, вел себя раскованно, однако и не слишком навязчиво, мгновенно уступая ее желанию, если оно вдруг появлялось, остаться наедине. Смог ли вести себя так с ней Коновалов, окажись он рядом?..

Все же, наверное, надо было заехать на работу за черными удобными ботами, снять туфли, спрятать их вместо Мюллера в сумку, но она постеснялась Коновалова. Если ночью снова закрапает, а потом и польет, как это часто случается у них в предгорьях, дождь, то, считай, пропали туфельки, пока она доберется завтра утром до остановки. Нея огорчилась при этой мысли, но радость пересилила, хотя в другой раз огорчение взяло бы верх. За модными сапогами на рынок съездить не удалось, а в маминых ичигах или братовых кирзачах топать до автобуса тоже неловко, но придется, куда же денешься, если дождь выпадет.

А милая матушка в белой косынке и старенькой кофточке уже стояла у калитки. Она часто встречала ее вот так и, кажется, видела, что Нея подъехала на легковой машине. Машин матушка не одобряла, Нея это хорошо знала. Мать считала, что ездить в автобусе — это хорошо и прилично, а ездить на такси слишком накладно, позволить себе такое можно только в каких-нибудь исключительных случаях, например, если Бахыт неожиданно прилетит в гости или родственники Мэм, Марии Михайловны, обнаружатся, должен же в конце концов кто-нибудь из них да объявиться живым! А на других машинах, считала матушка, Нею п р о с т о катать не будут. Сколько раз она предостерегала, милая и наивная матушка, от Бинды и даже как-то самолично собралась в город, чтобы посмотреть со стороны на Неиного начальника, а если понадобится, то заступиться за дочку — не таких начальников матушка повидала на своем веку, чтобы чего-нибудь бояться! Никак не могла его вспомнить она по Неиной свадьбе, а как увидела, вспомнила сразу и почему-то успокоилась. Только щегольские подтяжки, которыми Бинда хвастал откровенно, поразили: широкие, с цветными чередующимися рисуночками — шляпа, тросточка, кружка пива, снова шляпа… Не иначе как-заграничные.

Вот о чем подумала Нея за мать, проходя мимо запертого дома Ереминых по скользкой тропинке к заборчику. И Нею тут будто током ударило: у мамы по лицу текли слезы.

— Что? — испугалась Нея, заскользив по тропинке, теряя радость и чуть не падая, — Что, мама?

Первая мысль — о дочке. А может, у Сулайновых беда?

— Нет, нет, не Иришка. Радио.

Ничего не поняла Нея.

— Радио! — повторила настойчиво мать. — Там говорили. Страшно мне стало, доченька, страшно!

Мать тревожно расширившимися глазами спрашивала у нее ответа, и горестные морщинки на лице ее блестели от слез.

— На люди вышла. Сил нет одной слушать. Через час снова будут передавать…

— Но, мама, войны же нет! Это — о переговорах!

Нея приуспокоилась и обняла мать, объясняя ей, как ребенку, все, что можно было объяснить, даже про незнакомого Усманова сказала, он ведь дипломат, этот старый знакомый неведомого ей профессора Иванова, которого, однако, знают и хвалят многие люди, и Сулайнову он все же помог, и, наверное, не только одному Сулайнову. И как это бывает часто, незнакомая фамилия подействовала больше всего, и мать глянула, услышав эту фамилию, с большой надеждой на Нею, потому что дочь никогда ее не обманывала.

В быстро вечереющем небе, высоко над поселком и горами, гудел самолет. Небо очистилось от туч, готовясь к спокойному отчужденному сиянию дальних ночных звезд, и Нея посмотрела вослед самолету. Три звездочки, ярких и пронзительных, согретых живым теплом, он уже быстро нес по холодному небу от гор в степь удаляющимся треугольником, и дольше, и правдивей всех, ей показалось, мерцал в сырой вышине зеленый огонек.

Владивосток,

23 января 1978 года

Ну же и ерунда получилась, а все равно было жутко. Дюжий палач в черной маске, за прорезями которой яро светились его мстительные глаза, безнатужно, с легкостью необыкновенной, которая обычно является в сновидениях, поднимал упеленатую в серые холсты фигуру к веревочной петле, приуготовленной по всем правилам его страшного ремесла, задерживал голову жертвы у края намыленной веревки, чтобы видела огромная молчащая толпа, потом, хотя и тяжела была жертва, легко опускал палач ее вниз на лавку, распеленывал, старательно смазывал голую спину йодом, и экзекуция начиналась: били шпицрутенами, затем почему-то хоккейными клюшками били, а йод спасал от заражения крови.