Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Подумав об этом, она еще раз призналась, что все-таки зря показался ей Равиль после двух лет, как они пожили вместе, с е р ы м воробушком, хотя уважать его можно было, но любить — скучно и тягостно. Она его, тихоню и скромницу, очень жалела по-своему, но не очень была рада, когда ее воробушек чудом при своей застенчивости нашел себе Зиякуль — такую же с е р у ю воробьиху, и в один прекрасный день упорхнул из ее, Неиной, жизни, а она, Нея, — из большой и чинной квартиры его родителей, собрав свои нехитрые вещички в чемодан и взяв за руку свою дочь, их внучку.

Его родители даже на лестничной площадке, в расчете на то, что услышат соседи, театрально продолжали требовать оставить внучку у них, но в антракте между переполненными их горячей любовью к внучке тирадами открытым текстом грозились подать на нее в суд, правда, не очень веря в собственные обещания.

Но соседи так ничего и не услышали, потому что почти все были на работе. Хотя ш у м в подъезде поднялся отменный, открылась только дверь внизу, в цоколе, где спокойно обитал многие лета никогда не просыхавший монтер Виктор, которого, однако, все ценили за умение и безотказность починить не только что-нибудь по электричеству, а вообще.

Виктор даже головы не поднял вверх и, ссутулившись, подался на выход во двор, миновав который можно было пройти мимо деревянных сараев, а потом оказаться прямо у небольшого винного магазинчика, не истребимого никакими коллективными жалобами, письмами, актами районной санэпидстанции, постановлениями уличного комитета и товарищеского суда и даже более официальными повелениями: магазинчик на срок закрывали; однажды в нем даже стали торговать разливным молоком, но спустя время он неизбежно обретал свою прежнюю вывеску «Соки-воды», и карусель закручивалась сызнова.

Коновалов, радостный, отвел взгляд на часы:

— Эге, уже без двадцати шесть.

— Мне уже тут немного, — пообещала Нея, зная, что теперь, после т а к о г о взгляда, Коновалов ей обязательно скажет что-нибудь не служебное.

— А вы можете смело сократить перевод, если куда спешите, — Коновалов посмотрел за окно на хлеставший дождь. — Впрочем, куда ж вам в такой ливень? А я вас с удовольствием подвезу домой… Или куда еще. Тем паче у вас ни зонта, ни плаща…

— …ни вертолета, — уточнила Нея и решила сказать про плащ, который она оставила внизу, но не стала говорить.

— Вот-вот, действительно, ни вертолета! — «ни вертолета» прозвучало сильнейшим аргументом.

— Давайте-ка я попрошу машину. Вообще-то я всегда только пешком хожу, но тут особый случай, да и время ваше не надо терять…

— Нет, — сказала Нея не совсем уверенно, — это ваше время терять не надо.

— Мое? А почему мое? Время никогда не может быть целиком и полностью вашим или моим, — чуть назидательно сказал Коновалов.

— Оно принадлежит нашей эпохе, — догадалась Нея не без иронии.

Коновалов оценил, но заколебался в полнейшей с ней солидарности:

— Нет. То есть да. Его обычно делят. На двоих, на троих, на четверых…

Она еще раз уловила, что Коновалов любит негрубый юмор, и ей захотелось удержать его внимание на чем-нибудь остроумном, ну, если не слишком остроумном, то хотя бы занятном, однако не слишком анекдотическом, чтобы не посчитал ее обожательницей плоских притч и баек. Ведь как ни крути, а первый диалог незнакомых прежде людей, но почувствовавших взаимную симпатию, — это прежде всего желание и дальше нравиться один другому, чтобы стать потом хорошими знакомыми, добрыми товарищами, а быть может, и неразлучными друзьями. Может быть, рассказать ему, как ранним зимним утром, еще не рассвело, шла она как-то Кривоколенным переулком, а потом Телеграфной улицей (странные названья, а уцелели!) мимо церкви Федора Стратилата, рядом детская поликлиника и неподалеку жэковский агитпункт, заглянула в зарешеченное церковное окно и увидела служителей культа — молодой медленно ходил вдоль стены и включал одну за другой электрические люстры, а пожилой, седоволосый, в тяжелой золоченой ризе и круглых очках стоял на одном месте и внимательно просматривал свежую газету. Или во Владивостоке — это уже точно знала, хотя на Дальний Восток никогда не летала, — при въезде поставили колонну, а наверху — кораблик с парусами, под колонной молодцеватый бронзовый моряк опирается на якорь, но ведь герб-то Владивостока — тигр. Стоял раньше и тигр, но он был похож больше на крупного теленка, и его заменили колонной. Или рассказать о том, что Бинда, наверное, не очень бескорыстно задумал эту комбинацию с переводом, — может быть, не прямо рассказать, а намекнуть, хотя тут уже будет не до юмора — ни до тонкого, ни до грубого.