Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Пока старая кабина лифта со щелканьем и поскрипыванием тянула их вверх, Николов пытался объяснить ему, как это все п р о и з о ш л о с Костей, но объяснял невероятно сбивчиво и путано, торопливый рассказ его то и дело обрывался. Николов пытался строить фантастические догадки и предположения, и снова Аля испуганно вздрагивала, и вообще рассказ Николова подозрительно смахивал на детектив средней руки. Но в повествовательных способностях своего любимого ассистента разбираться было некогда, не оставалось секунд и на другие рефлексии, он все решительно отбросил на п о т о м, и анализ всех привходящих причин и обстоятельств тоже, приказав себе собраться потверже и не реагировать ни на что отвлекающее от самого сейчас главного — от операции, которая уже началась.

А сейчас для себя он просто знал одно: его смелый, решительный и честный Костя был всегда впереди, как бывают на передовой, а оттуда к тыловикам не все благополучно возвращаются.

И странное дело: не его успокаивал Николов, а он его: «И верно, — убеждал он Николова, — что решились. Экстренный случай не выбирает правил. Низаров рекламен, но — мастер, бог! Последний шанс. Иначе — это же аксиома! — летальный исход. К чему прописные истины? Да-да, они совершенно ни к чему!»

Теперь, как на лыжах с крутого спуска, скорость бешено нарастает, не упасть, только бы не упасть. Сравнил и отфиксировал чисто автоматически: летальный — от глагола л е т а т ь? Или еще проще — от Л е т ы?

Они оставили Алю зареванной в ординаторской на затертом диване, старые журналы посыпались на пол; экономя секунды, не стали поднимать. Быстро, но не суетливо оставил свой макинтош, снятый еще в лифте, на простой деревянной вешалке и собрался идти за Николовым т у д а, идти вслед или даже впереди.

Сосредоточиваясь, теребя пальцами подбородок, краешком глаза успел заметить в углу ординаторской пожилую медицинскую сестру, признанную мастерицу «спасательных» инъекций. Сначала неприятно встряхнуло от пожарной заботы: стало быть, его опекают, подстраховывают — в случае чего стерильный шприц, подготовленный как надо, тут же пойдет в ход, но потом он отдал должное жестокой предусмотрительности своего любимца и одобрил эту предусмотрительность, хотя решил: сознания он терять не собирается и времени — тоже.

Но тут в ординаторской возник этот интеллектуальный чинуша, его же зам по науке Бинда, он же Масон, он же и Каменщик. Бинда вечно гордился своим всесильным братом, работавшим в солидной газете всего лишь обычным сотрудником, но проворачивающим в е л и к и е дела.

По всем статьям Каменщик должен быть еще в отпуске, он взял отпуск за два года, и непонятно, что за дьявол принес его сюда, ужасного законника и моралиста, именно в этот вечер. О том, что моралист и «брамин духа», как окрестил его Низаров, тайком от жены время от времени наведывает в дальнем микрорайоне хроменькую, но молодую незамужнюю сотрудницу из художественной галереи, знают многие, но, вдоволь наговорившись, молчат все, как положено. Должно быть, интересные ведутся там, в микрорайоне на мягкой софе, беседы под сухое вино и томную музыку — интеллектуальные: про Гойю и Гогена, хореографию и Кафку с Достоевским, про Сезанна и про Петрова-Водкина, про Бричкина, Маслова, Коромыслова! Жаль девчонку из галереи…

Изобразив на своем породистом лице, отмеченном постоянной печатью глубокой мысли, максимум сострадания, Лаврентий Бинда не хуже Христа раскинул в стороны куцые руки с розовыми растопыренными пальцами и застыл распято в этой позе. Он решительно загораживал боковой выход в предоперационную, спасая тем самым медицинскую общественность и соответствующие органы от необходимости тщательно расследовать необдуманный поступок старшего коллеги и даже в некотором образе учителя, поступок, граничащий с посягательством отнюдь не только на кодекс чести служителей Гиппократа.

Белые манжеты его рубашки были сцеплены у запястья дорогими индийскими запонками с мерцающими голубыми каменьями, очки пылали благородством, уменьшение отражая в просветленных цейсовских стеклах по колючей розовой спиральке лампы, которая одна горела в плафоне под потолком. Эти очки в массивной заграничной оправе украсили Бинду, дополнив бездну его личных достоинств, еще до отпуска после эфемерного разговора по телефону с директором салона «Оптика»: «А вам, э-э-э, Ксенофонт Игнатьевич, из редакции не звонили разве?» Именем редакции и брата сноровисто вышибались не только дефицитные оправы.