Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Да, шофер в аккурат попался замечательный. Они давно были знакомы и прониклись друг к другу самым искренним уважением и участием. Сергей Сергеевич Козлов знавал еще его покойного отца и был об отце самого высокого мнения. Они служили вместе два последних года войны, и Коновалов-старший одно лето даже был его непосредственным командиром.

Уже запирая сейф, Коновалов вздохнул:

— Надобно бы срочнейшим образом позвонить в одно место, ибо речь идет о необходимой защите самых высоких наших интересов! Но, увы, уже поздно, да и в такой дождь важнейшие дела не решаются…

Нея угадала.

— Не находите ли, — полуспросила она, вспоминая манеры Бинды, — что сейчас мир устроен странно? В обиходе люди стали о пустяках говорить сложными словами, а о важных делах — пустяковыми.

Она почти угадала: Коновалов собирался позвонить в книжный магазин — Лидия Викторовна наказывала не забыть подписаться на «Детскую всемирку». «Конечно, Миша уже далеко не дитя, но книги сейчас становятся единственным богатством, которое что-то реально значит!» — весомо сказала она.

Коновалов согласился с Неей, снова отметив, что не так она проста, как ему показалось поначалу, когда они пошли хорошо освещенным коридором и закончившие работу сотрудники провожали их недолгими, но не лишенными сдержанной любознательности взглядами, уважительно прощаясь при этом с Коноваловым. Мимолетные взгляды эти стали особенно любознательными, когда в холодном вестибюле Коновалов помогал ей надеть ее плащик. От холода по смуглой коже ее рук пошли гусиные пупырышки, и Коновалову хотелось, чтобы она поскорее согрелась в машине.

Он снова вернулся к мысли Неи о серьезном и пустяках и позволил себе возразить ей осторожно:

— Не всегда. Есть вещи, о которых невозможно говорить пустяковыми или пустыми словами. Тогда лучше молчать совсем.

Он вкладывал в категоричность интонации всю чугунную силу невысказанных им аргументов, и Нея с ним согласилась. Они продолжили об этом разговор в машине, и шофер, выводя «Волгу» на переполненную транспортом магистраль, рассекающую город насквозь, поддержал Коновалова по-своему:

— Верно, Николай Васильевич, говорите. — В его голосе не было ничего от той угодливости, с которой прощались с Коноваловым некоторые коллеги в коридоре. — Но только не молчать. Возьмите, как было у вашего бати на фронте.

— И у вас тоже, — перебил Коновалов.

— И у нас тоже, — подтвердил Сергей Сергеевич, довольный таким приобщением. — Дисциплина, порядок — это все понятно. Но разве смогли бы мы воевать без шутки, даже самой пустяковой? Не скажите!

Сергей Сергеевич примолк, то ли обдумывая, что же и как сказать дальше, то ли занявшись обгоном громадного дизельного грузовика, который, покачиваясь на больших рессорах, с грохотом гнал черный дым из-под себя, застилая сзади все и вся.

— Но как только дело до боя, — продолжал он, — тут уже серьезное слово комиссары ладят, и мы слушаем серьезно, как оно есть в жизни, которая там, в тылу, и которая здесь, на передовой. До смерти четыре шага, вы слышали. Нет, не четыре, когда как — когда двадцать четыре, а когда и один. Ну к чему я это? Да к тому, что нельзя пустыми словами говорить о земле, о Родине, о матери, о друзьях. Да и о врагах тоже, ведь враг, он не такой дурак, как на карикатурах.

Сергей Сергеевич сказал и снова замолк, посчитав, что самое главное он выразил. Но потом добавил:

— Хотя есть и дураки.

Коновалов подумал, что это все, но водитель вдруг принялся рассказывать, и было интересно — никак не ожидалось, что Сергей Сергеевич заговорит именно так:

— Мне сын привез из Америки учебник русского языка…

Тут Коновалов подивился: когда это водительский сын успел побывать за океаном, но удивления не высказал и продолжал прилежно слушать вместе с Неей.

— Так вот, — говорил Сергей Сергеевич, — все тексты в этом учебнике примерно такие, — и Сергей Сергеевич нараспев стал произносить слова с нарочитым акцентом, будто бы читал по бумажке: — «Токарь Иван Иванович Иванов встает очень рано. В тесной комнатенке — енк, онк — русские суффиксы уменьшительного характера, — в тесной комнатенке он выпивает стакан рассолу, кладет в карман партийный билет, запевает «Интернационал» и быстро идет на завод, чтобы успеть раньше других дать свою норму. Рассол — национальный напиток. «Интернационал» — партийный гимн у большевиков. На углу он видит нищего старика, просящего подаяние за день до выборов в Верховный Совет…» Ну и так далее. Смешно? Нам — да. Потому что мы себя знаем. Но ведь этот вредоносный бред т а м внушается школьникам, мальцам! Мы с вами не влюблены в капитализм, но ведь, говоря о его пороках, мы никогда не опустимся до подобного идиотизма. Выходит, придурь-то у н и х не простая, от которой лечить можно, а с умом это скотство, с прицелом, да еще с каким, ребята!..