Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Коновалову стало неловко перед собой, когда он вспомнил про табличку, но он любил эту табличку, в чем, правда, никому не признался бы никогда. И, досадуя на эту любовь, он почти раздраженно пожелал Нее: «А все-таки поторапливалась бы!», но вслух согласился вроде бы как механически:

— Конечно, лучше, — и, глянув на часы, сотворил вид, будто ему важнее всего время как человеку, который торопится на неотложное дело. — Эге, уже без двадцати шесть!

После этого голос у нее изменился заметно, а когда она смятенно сказала, что ей у ж е тут немного, Коновалов, празднуя свою нелепую победу, решил поднажать, но необязывающе, с неким великодушным условием, которое он легко дарует вовсе не известному ему человеку — из тех, кого он совершенно не знает, да и знать не стремится:

— Да вы можете смело сократить перевод, если куда спешите. Впрочем, куда ж вам в такой ливень? — спросил, обнаруживая, что ему вовсе не хочется быть п о б е д и т е л е м, а сам подумал: «А почему бы не на свидание?» — и представил ее спешащей сквозь ливень к какому-нибудь дальнему кинотеатру или затрапезному кафе. Хотя все может быть иначе — ни кинотеатра, ни кафе, — дома ребенок, посуда недомытая, сердитый муж скоро возвратится насквозь промокшим с работы, потребует ужин. Надо помочь ей быстрее добраться домой. Подбросить — ну, если даже не по пути, самое большее минут десять или двадцать уйдет, ну пусть даже полчаса, все равно в театр не опоздать, если попридержать машину.

Как бы затверждая нарисованную им унылую картину возвращения ее усталого мужа домой, за окнами будто раскололось пушечное ядро, рокот грома удалился по-над крышами куда-то в направлении вокзала, по оцинкованному подоконнику захлестали толстые дождевые струи, подогнанные с угла дома заметавшимся ветром, и они заплясали на виду у Коновалова и переводчицы, рассекаясь и дробясь на гигантские капли.

Коновалов перехватил обеспокоенный взгляд Неи:

— А я вас с удовольствием подвезу домой… Или куда еще. Тем паче у вас нет ни зонта, ни плаща…

Он хотел добавить что-нибудь остроумное, чтобы Нея, подбодрившись, оценила его юмор, но она сама добавила:

— …ни вертолета.

— Вот-вот, — с готовностью подхватил он, снова сожалея о своей быстрой победе, — действительно, ни вертолета! — а сам испытующе глянул ей в лицо: не знает ли она, ангелица, и з р я д н о проторчавшая в бездельной конторе у отпетого бабника Бинды, что называют на своем языке любители ловеласных утех «термином» в е р т о л е т — аэродромное знакомство, так, кажется, или еще что-либо похлеще. «Ого, братец, куда тебя заносит, — попридержал он себя. — Не надо нервничать, при чем тут твои нервы, и эта девочка, и этот дурацкий в е р т о л е т, и вообще, какое у тебя право есть — думать о людях только плохо? Нет у тебя такого права».

— Давайте-ка я попрошу машину, — сказал он, и Нея, должно быть, удивилась оттенку примирения, прозвучавшему очень явственно, хотя они и не ссорились. «Ну и даешь ты, Коновалов!» — выругал он себя, потому что нет ничего бестактнее, чем ставить человека в зависимое положение: Нея могла подумать, что он делает ей какое-то одолжение с этой машиной, которую еще надо вызвать, суметь опередить других, потому что в такую погоду желающих пройтись пешком не будет, все навалятся на гараж, и следует поспешать — самое время звонить.

— Вообще-то я всегда только пешком хожу, — объяснил он, берясь за трубку, — но тут особый случай (он хотел сказать про театр, но потом не стал), да и время ваше не надо терять…

Нея оказалась сообразительна:

— Нет, это ваше время терять не надо.

Не понравилось это возражение Коновалову.

— Мое? А почему мое? — с еле заметным вызовом спросил он («Что ты, милая, понимаешь во времени, умеешь ли ты ценить его?» — было подтекстом). — Время никогда не может быть целиком и полностью вашим или моим, — многозначительно изрек Коновалов фразу и посчитал ее удачной.

Нея отпарировала иронией:

— Разумеется, оно принадлежит нашей эпохе.

«Ну и ну, — снова сказал сам себе Коновалов это «ну и ну» не в первый раз за время беседы, — а ты, оказывается, непростая штучка!»

— Нет, не эпохе, то есть да, — запутался он, лихорадочно соображая, как бы ответить поумнее, и наконец сообразил. — Его обычно делят. На двоих, на троих, на четверых…

Тут он почувствовал, что его несет не туда, куда он хотел, невольно возникает подтекст довольно-таки скабрезный — может еще подумать, что он делил время на жену и еще трех душевных знакомиц. «Слишком богатое становится у тебя воображение, Коновалов!» — осадил он себя. Ведь это же надо так подумать, а нормальному человеку в мысли такое никогда не придет. Вот и Нее не пришло тоже, поскольку она возразила, будто бы и не слыша этой его последней умности: