Петр Капица - Неслышный зов

В большой приемной на третьем этаже секретарь Кирова долго не задерживал, он сразу же провел в кабинет.

Сергей Миронович вышел из-за стола и направился навстречу Громачеву. Он был невысок, коренаст, одет по-обычному: полувоенная габардиновая гимнастерка, подпоясанная широким ремнем, темные брюки и хромовые сапоги. Как-то по-дружески протягивая руку, Киров признался:

— Я почему-то представлял тебя рыжеволосым переростком… сердитым и очень серьезным. А в тебе никакой солидности. Впрочем, редактор комсомольского журнала и должен быть молодым и задористым. Но это не значит, что мы тебя будем гладить по головке. К ответу призовем, как ответственное лицо.

— Я уже приготовился к выговору, — обреченно сказал Громачев. — Только мне бы хотелось знать: разве есть что-нибудь предосудительное в хорошей и красивой одежде?

— Разве я что-нибудь сказал по этому поводу? Правильно сделали, что затронули тему, которую стесняются поднимать другие. Затронуть затронули верно… Но людей обижать незачем. Какими унылыми и узколобыми вы изобразили наших руководителей швейной промышленности и сбыта! Разве они такие туполобые уроды? Я бы себя таким увидел — обиделся бы. Шаржи смешны, но уж очень злы. Надо меру знать, иначе вы нас совсем рассорите. Солидные люди жалуются. Вот, например, литературоведа Фому Сыроегина вы боровом изобразили и бестактную подпись дали. Зачем? Это не украшает журнал.

Громачеву стало жарко. В шарже и подписи действительно был пересол. Киров прав.

— Виноват, — сказал он, следуя совету прежнего редактора, — готов нести наказание.

— Да не наказывать я вызвал, а предупредить, чтобы больше не было мальчишеских выходок. На первый раз, думаю, обойдемся собеседованием. А то ведь нетрудно и затуркать вашего брата, — вдруг улыбнулся он. — Еще оробеете. А робость ваша мне ни к чему. Дерзайте умно, подумав. И не ухватывайтесь только за негативную сторону жизни. Больше места отдавайте героическим событиям, людям, на которых следует равняться нашей молодежи. И не забывайте, что у нас есть заклятые враги — империалисты и их порождение — чернорубашечники, коричневые и прочие фашисты. Нам с ними придется столкнуться. Комсомол взялся подготовить сто тысяч летчиков. Что вы для этого сделали?

— Печатаем очерк о Чкалове, о парашютистах и девушках, летающих на У-2. Готовим перевод острой статьи Поля Вайян-Кутюрье «Несчастье быть молодым», о тяжкой и неодухотворенной жизни молодежи на Западе и о поднимающем голову фашизме в Италии, Германии, Франции. Опубликуем очерки о выдающихся спортсменах, о ребятах, уехавших в Хибины… и материалы о челюскинской эпопее…

— Вот это направление у вас должно быть главным, — одобрил Сергей Миронович. — Иди и действуй. Успеха вам.

И Киров крепко пожал руку Громачеву. У Романа создалось впечатление, что его вызвали не для вздрючки, а предостеречь и ободрить.

Во вторник Сусанна позвонила по телефону и усталым голосом сказала:

— Сегодня не приходи. Я всю ночь не спала. У Мокеича был сердечный приступ, дважды вызывала «неотложку»… Его увезли в больницу… надо сходить туда…

— Может, вместе сходим? — спросил Роман.

— Нет, боюсь, меня и одну не пустят… Ему очень плохо.

— Когда же теперь увидимся?

— Не знаю… на душе слишком муторно. Я позвоню тебе.

Второй звонок раздался ночью. Сусанна сквозь рыдания с трудом произнесла:

— Мне позвонили из больницы… Он скончался. Туда сейчас идти бесполезно… Да у меня нет сил и… непроходящее чувство вины…

— Успокойся. Хочешь, я сейчас пешком приду к тебе?

— Не надо. Лучше утром пойди в больницу и узнай, что нужно делать для похорон. Мне не по силам эти хлопоты. А у него ведь нет никаких родственников.

— Прими снотворное и ложись спать, я все сделаю.

Утром Громачев побывал в морге. Мокеич лежал на серой клеенке голым. Белизна его кожи стала какой-то гипсовой. Видно, чтобы челюсть у покойника не отваливалась, сторож морга повязал ее серо-зеленым шарфом. Казалось, что у Мокеича болят зубы. С закрытыми глазами, поблекшими веснушками, он стал чужим, непохожим на себя.

Получив в больнице свидетельство о смерти, Роман направился в Литфонд Союза писателей. Там ему выдали на похороны ссуду и свели с человеком, который занимался захоронением. Оставалось только организовать траурный митинг. Роман вызвал в редакцию старых резцовцев, и они принялись по телефону оповещать всех, кто знал и любил Мокеича.