Михаил Годенко - Вечный огонь

Не это ли есть то главное, чему должен учиться каждый командир?..

Анатолий Федорович Мостов не мог простить себе жестокости, которую допустил в отношении дочери. В тот день ему казалось, что все у него не ладится, все идет наперекосяк…

Они уже миновали Тулу, успели свернуть с Симферопольского шоссе на воронежскую трассу. «Москвич» бежал резво. Мелькали столбики с указателями и дорожными знаками. Мелькали столбы с телеграфными и телефонными проводами. Часто трассу пересекали линии высоковольтных передач, творя в радиоприемнике такой скрежет, что даже в зубах отдавалось. Изредка проплывали то слева, то справа темно-вишневые башни с локаторами и ретрансляторами, в долинах виднелись белые строения животноводческих ферм или птицефабрик. Села, городишки, бензоколонки, кафе, продовольственные и промтоварные палатки, дорожные рестораны с причудливо украшенными фронтонами. А всего больше — встречных машин. Проносились, обдавая тебя то теплым дыханием, то копотью, то просто ударяя тугим потоком воздуха. Проносились с воем, с сухим шипением — и ни конца им, ни края: закрытые фургоны, груженные мешками или ящиками трехтонки с высокими кузовами, МАЗы с прицепами, самосвалы разных марок: то КрАЗы, то БелАЗы…

Но пестрое разнообразие машин не развлекало в тот раз Анатолия Федоровича, напротив, утомляло. То ему чудилось, что слишком звучно играют-лопочут клапаны в моторе его «Москвича», и тогда он укорял себя мысленно за то, что не попросил базового механика перед отъездом их отрегулировать, дать нужные зазоры. То ему казалось, что позванивает в заднем мосту, и он опасался, что может случиться поломка. А то слышалось, будто стучат подшипники в двигателе, будто двигатель перегрелся, а датчик температуры вышел из строя, потому показывает все время одно и то же, плюс восемьдесят по Цельсию — идеальную температуру.

Доведя себя до расстройства, Анатолий Федорович притормаживал машину, сворачивал на обочину, открывал капот, проверял все, что можно проверить, на слух, на глаз, на ощупь, снимал пробку радиатора и, удостоверившись, что все в норме, снова садился за руль. Но, не успев прокатиться какой-нибудь десяток километров, опять начинал сомневаться, ему по-прежнему чудились всяческие неполадки.

И ко всему еще Валька — не в меру балованная девчонка, которой мать разрешает все, что та только пожелает. Устроила себе на заднем сиденье и постель, и салон мод, и комнату бальных танцев. Примеряет наряды матери, которые развешаны на плечиках у правого окна над дверкой машины, надевает отцовскую фуражку с золотой кокардой, примеряет его китель и парадную тужурку со всеми регалиями: китель и тужурка висят тоже на плечиках, только по левому борту. Стекла машины опущены — духота ведь, лето в разгаре. По салону играет дикий сквозняк.

Анатолий Федорович уже не раз предупреждал дочку:

— Угомонись! Уронишь что-либо за окно машины, а то и сама вылетишь.

Но угомону на нее не было. Крутилась-вертелась, выглядывала из машины. И вот потоком воздуха сорвало с ее головы парадную отцовскую фуражку с крабом, кинуло далеко в сторону. Фуражка взвилась темной галкой вверх, помельтешив в воздухе, упала на крутую насыпь, покатилась вниз в заболоченное место, поросшее пышной осокой.

Анатолий Федорович не выдержал. Ударил разом по тормозам, так что дочь полетела вперед, обняв с ходу мать Франческу Даниловну за голову, остановил машину, выскочил из нее, открыв заднюю дверцу, строго прикрикнул:

— Доигралась, негодница! Загубила отцову голову! — Зачастую дома он так и говорил, ища фуражку: где «отцова голова»? Но если раньше фраза звучала шутливо, то теперь ее смысл был самый явный. И слово «негодница» — порой ласковое, порой шутливое — приобрело свое настоящее значение.

Франческа Даниловна вступилась за дочь.

— Толик, приди в себя!..

Анатолий Федорович отмахнулся. На его скуластом азиатском лице выступил густой румянец, глаза по-недоброму прижмурились.

— Отправляйся сейчас же, я кому сказал!

— Иду, иду. Раскричался!..

Валя переступила порожек машины. Когда она выходила, передразнивая отца, отец сорвался: никогда не поднимавший на нее руки, он дал ей подзатыльник, отвесил такую затрещину, что Валя буквально скатилась вниз с насыпи.

Но доставать фуражку пришлось самому: дочка побоялась лезть в болотистую тину, густо заросшую мечевидной высокой кугой.

Он по-мужицки побил фуражку об колено, стряхнув с нее комочки земли, сухие былочки травы, зачем-то надел ее, лег на пригорке лицом вниз, поставил подбородок на кулаки, закрыл глаза.