Ян Винецкий - Человек идет в гору

— Мой или наш? — озабоченно спросил Николай.

Анна вопросительно подняла крутые брови.

— Мой самолет еще рассматривают в Москве Что касается нашего самолета, то мы можем поздравить друг друга с успехом, фронт получит тысячи санитарных самолетов.

Николай рассказал о своих кабинах. Анна обняла его и поцеловала в губы.

— Я всегда говорила, что ты умница.

— Идея твоя, а идея — главное…

— Я великодушна. Уступаю тебе авторство. И, пожалуйста, сними очки: я люблю тебя подслеповатым.

Николай снял очки, принудил себя улыбнуться:

— Не храбрись, Анок. Я и без очков вижу, что у тебя на сердце…

Анна устало опустилась на кушетку возле Николая. Удивленно и испуганно посмотрела на мужа, сморщила переносье, закрыла лицо руками. Она плакала молча, чтобы не испугать Глебушку, но сколько усилий требовало от нее это молчаливое рыданье!

Николай глядел на ее вздрагивающие плечи, на мокрые от слез пальцы маленьких рук. Он прижал голову Анны к своей груди, гладил волосы, аккуратно заколотые шпильками.

— Я боялась, что не увижу тебя. Завтра уходит эшелон, — тихо сказала Анна.

— Завтра? — едва слышно переспросил Николай. — И ты…

— Да… с эвакогоспиталем. — Потом, помолчав, задумчиво добавила: — Я не ожидала, что эвакогоспиталь выедет… Думала, буду вместе с тобой, с сыном… А получилось иначе…

И будто оправдываясь перед мужем в том, что не сказала ему раньше о своем решении, Анна подняла голову, быстро заговорила:

— Я видала эвакуированных… из Выборга. Они смотрели на нас — будто мы из другого, далекого мира. Они удивлялись тому, что еще есть люди, которые спокойно живут, улыбаются, шутят. Ты не представляешь, Николай, как они правы! Нельзя сейчас жить как прежде. Это преступление. Перед собственной совестью преступление! Не могу объяснить словами, но я поняла это.

Анна обняла Глебушку, целуя его и плача, говорила отрывистым полушопотом:

— Казалось… все ясно, все решено… а увидела его, услышала его дыхание… Почему так тяжело? Где я возьму сил оторвать его завтра от себя? Или… остаться? Пойти сказать… что передумала, что ребенка жалко?

— Господь тебя надоумил, — одобрительно подхватила Марфа Ивановна, — верно твое слово, Аночка.

— Верно мое слово… — медленно повторила Анна, как бы отвечая своему раздумью. Голос ее потвердел. — А слово это я уже сказала. Всем… И самой себе!

…На углах улиц и домов появились указатели: «Бомбоубежище», «Пункт первой помощи». В парках желтели холмы свежей земли: ленинградцы рыли укрытия. Над гранитной колоннадой Казанского собора висело алое полотнище: «Смерть немецким захватчикам!»

У призывных пунктов толпились молодые парни. Девушки говорили им жаркие напутствия, давали заботливые и наивные советы, клялись «любить до гроба». Иные, грустные и усталые, молча держали своих парней за руки. Казалось, обо всем говорено в бессонные прощальные ночи, но у каждой оставалось что-то недосказанное, оставленное напоследок, самое заветное, чего они, быть может, так и не успеют сказать своим любимым.

В трамваях стоял густой запах резины: у многих были противогазы. На площадях и в парках обкладывали мешками с песком и зашивали досками памятники.

На Аничковом мосту снимали чугунных коней. Трех уже сняли, и рабочие обступили четвертого. Конь вздыбился, грозно подняв передние ноги над толпой рабочих, и, казалось, не хотел оставлять своего привычного места…

Николай с тревогой читал газеты. Оперативные сводки пестрели горькими словами: «После упорных боев…» или «По приказу Главнокомандующего наши войска оставили город…» Враг захватил уже почти весь юг России, металлургию, уголь, руду. Горит хлеб Украины, полыхают города Белоруссии…

Николай представил себе, как бредут по дорогам беженцы, — седые от пыли, с потухшими от горя глазами…

И все-таки надежда ободряла Николая. Вот-вот услышит он о контрнаступлении Красной Армии, где-то уже сосредоточиваются отборные силы, готовятся мощные удары по врагу.

Но шли дни, недели, и новые неутешительные вести летели с фронта. В огне и дыму пожарищ метались миллионы советских людей, отрезанные от Красной Армии, от Родины, от жизни. Гитлеровские захватчики жгли и вешали, бросали детей в огонь, как в старину тевтоны…

В эти дни из Москвы пришло Николаю письмо. В нем сообщалось, что Наркомат авиационной промышленности отклонил его проект по причине «острой дефицитности потребных на изготовление самолета материалов». В конце письма «инженеру Бакшанову» рекомендовалось: «продолжать работу в направлении удешевления машины путем максимального внедрения в конструкцию дерева».