Анастасия Зорич - Встречи... Разлуки...

— Посмотрите, фиалки, — сказала Лазарева, словно видела капитана всего несколько минут назад. — Никак не ожидала, что в такой холод можно купить цветы.

— Вы их, наверное, очень любите? — спросил он, улыбаясь.

— Как не любить цветы?! К тому же мы возвратились из рейса. А в знаменательные дни я себе обязательно делаю подарки!

В ее шутливом тоне Николай Степанович уловил горькие нотки.

— Зайдем, выпьем кофе, — предложил он, останавливаясь возле ресторана.

Вместо кофе они заказали шашлыки и сухое вино. О билете в кино Николай Степанович совсем позабыл, слушая веселую болтовню Лазаревой о ее студенческих годах, об «обществе спасения утопающих на экзамене». Как-никак и он не так уж давно сдавал сессии. Беседуя с Лазаревой, чувствовал себя моложе, проще, словно на какое-то время избавился от ответственности за всех и за все.

— Попросим чего-нибудь сладкого и шампанское. Идет? Кажется, шампанское — любимый напиток женщин.

— В детстве я обожала сладкую газированную воду. Теперь — сладкое газированное вино.

— Я заметил, что вы весьма последовательны… Татьяна Константиновна, вам знаком тот сиреневый субъект? — Николай Степанович взглядом указал на соседний столик, за которым сидела группа молодежи. Один из них, бритоголовый, в сиреневом свитере, что-то говорил приятелям, показывая в сторону Лазаревой и капитана.

— Нет. Первый раз вижу его.

— Значит, он знает меня. Вероятно, вместе плавали.

— И вы не помните?

— Бывает, что сделает парень рейс и укатит со своими вещичками. Разве всех упомнишь? — Николай Степанович взял карточку. — Так что мы закажем? Мороженое? Не простудитесь? Может, лучше торт?

— Пожалуй, кусочек торта. — Она подняла на него синие, словно излучавшие свет, глаза. — Вы, наверное, очень заботливый супруг.

— О, Леля этого уже не замечает, — полушутя ответил капитан.

— Этого нельзя не замечать. И вообще… жены моряков — самые счастливые женщины, — задумчиво продолжала Лазарева. — О них в море беспрестанно думают, ждут. Как ждут с ними встречи!

— Вот и выходите за моряка, — пошутил Николай Степанович.

— За Витеньку?

— За Виктора?! Ну, не… обязательно за него! — Капитан почему-то не мог представить себе Лазареву женой радиста.

Юнец в сиреневом свитере подошел к их столику, пригласил Татьяну танцевать.

— Мы еще ужинаем, — недовольно произнес Николай Степанович и исподлобья оглядел сиреневого, пытаясь вспомнить, где же он его видел.

— Вы ужинайте, а мы с доктором потанцуем, — не отставал юнец. — Ведь правда, вы доктор с «Иртыша»?

— Как врач советую вам в вашем состоянии пойти домой, отдохнуть, — ответила Лазарева и повернулась к капитану.

Юнец потоптался и вернулся к своим приятелям.

— Ремня бы ему, — пробурчал Николай Степанович.

— А вы грозный родитель! — рассмеялась Татьяна. — Сколько вашему?

— Девятнадцать.

— Как же это? Такой взрослый… у вас?

— Сын жены.

— У вас с ним, наверное, товарищеские отношения?

— Ну нет. Отношения у нас с ним далеко не блестящие. — И вдруг Николаю Степановичу захотелось рассказать Татьяне, поделиться своей обидой.

— Может, не он один виноват? — осторожно заметила Лазарева.

— А кто же, я виноват?

— Нет, нет. Я лишь подумала, что мать должна была воспитать ну если не любовь, то признательность, уважение.

— Уверяю вас, я не жду никаких благодарностей, лишь элементарного внимания.

— Понимаю. Однако я думаю, при вашем характере сынок не разгуляется. А вот у наших соседей — отец в море, а дома дым коромыслом: у мамы своя компания, у сына своя, что отец ни заработает — все по ветру.

— Но неужели же отец не может разобраться и положить конец этому безобразию?

— Дорогой Николай Степанович, уж кто-кто, а вы-то должны знать, легко ли разбираться после рейса, когда на берегу побудешь несколько дней и опять в море.

— Это верно, — задумчиво произнес капитан.

— Но оставим этот разговор! — воскликнула Татьяна. — Ведь так чудесно, что мы на берегу, дома. Сидим с вами — независимые люди — и еще несколько часов, пока не вернемся на судно, будем свободны. Это же надо ценить!

— Ценю! Так за свободу! Пусть хоть на час!

Потом они медленно шли по улицам, не замечая холодного сырого ветра. Неподалеку от порта, у высокого здания, Татьяна остановилась, прислушалась.

— Шопен…

Из ярко освещенного приоткрытого окна неслись звуки музыки, раздавались оживленные голоса. Того, кто играл, не слушали там, наверху, а здесь, на темной улице Татьяна, словно завороженная, стояла не шевелясь.