Андрей Меркулов - Крылья земли

— Что все-таки с вами? Мне кажется, что вы очень нервничаете, хотя и молчите все время. Это для вас нехорошо. Может быть, у вас какие-нибудь личные неприятности? Об этом надо здесь забыть, здесь вам надо лечиться и беречь силы. Вот поправитесь, тогда будете заниматься всеми своими делами.

Ему показалось, что когда она говорит это, она нарочно не смотрит на него. Она-то знает, поправится он или нет. Но все равно не скажет.

— Мне просто как-то очень тоскливо, — сказал он, понимая, что сказал то, чего никогда еще никому не говорил, скрывая свое состояние.

— Если хотите, посидите немного здесь, у меня. Если вам тяжело в палате. Петр Петрович считает, что вы слишком нервный, хотя и держитесь лучше всех, и он сказал, что о ваших нервах особенно надо заботиться.

— Вы заботитесь о больном тогда, когда Петр Петрович скажет?

Она вспыхнула и стала сразу очень сердитой.

— Я забочусь о всех больных всегда, даже когда они говорят мне грубости. Больным все надо прощать, даже если они умные и сами понимают, что говорят.

Тогда ему стало жалко, что он рассердил ее, когда она и так уже достаточно устала за день.

— Расскажите лучше, что вас мучает, — сказала она, — чем вы здесь недовольны. Врачу все надо знать. Я могу всего не записывать в историю болезни, но мне надо знать, что у вас с нервами. Это имеет большое значение. Может быть, это почти все.

— Что я вам скажу? Я никогда особенно не жаловался на нервы. А если я буду жаловаться, вам этого не понять, вы вряд ли успели столько пережить, как те, кто был на войне.

— Почему вы так думаете? — сказала она сердито. — Что у вас за манера задевать других? Я ведь спрашиваю вас не из любопытства, а потому, что мне это надо. Мы с вами говорим о деле.

— А если мы говорим о деле, то скажите: на что я могу надеяться теперь? — спросил он прямо.

Взгляд ее сразу стал официальным, она посмотрела в сторону.

— Зачем вы зря беспокоитесь? — спросила она холодно. — Вам же сказали, что ничего особенно серьезного у вас еще нет. Будет сделано все, что можно. Полежите еще, мы за вами понаблюдаем, все выясним и сделаем все, что надо.

По его лицу она поняла, что он ей не верит. Он теперь окончательно убедился в том, что от него что-то скрывают и, значит, есть что скрывать.

— Нет, нет! — вдруг сказала она. — Вы не имеете права мне не верить. Мне нельзя разговаривать с вами об этом, но если уж вы настроены так безнадежно, я скажу вам все. У вас ничего не найдено, кроме первичной опухоли. Вы будете жить, долго будете жить. Нам надо только еще последить за вами, добиться, чтобы вы как следует окрепли после операции. И вы не должны больше думать об этом, я прошу вас, чтобы вы больше не думали. Расскажите мне лучше что-нибудь про вашу работу. Главврач велел мне почаще говорить с вами, добиться, чтобы вы успокоились. Если вам бывает тяжело в палате, можете приходить сюда иногда посидеть здесь. Скажите мне что-нибудь о вашем деле, у вас такое интересное дело. Это и вас успокоит, и я буду спокойнее за вас.

— Я хочу продолжить здесь работу над своей диссертацией, — сказал он. — Если мне еще долго здесь лежать, разрешите мне выписать все материалы, я буду работать. Я от этого не буду утомляться, наоборот, мне станет легче.

В небе за окном было темно, и только вдалеке, через снежное поле, холодно светили белые фонари на столбах около какой-то стройки. В поле метался и задевал за окно зимний ветер, но в комнате, мягко освещенной настольной лампой, было тепло и уютно, и он подумал о том, что хорошо быть совершенно здоровым, не думая ни о чем постороннем, сидеть у себя в комнате и работать по вечерам, и чтобы кто-нибудь тебя слушал, когда тебе хочется рассказать о своей работе, потому что рука уже устала писать; и, кроме этого, уже ничего не нужно. И хотя в небе ничего не было видно, он стал рассказывать ей про звезды и про свою диссертацию — о том, что растет на Марсе, как видно в телескоп перемену желтых и зеленых красок соответственно временам года, что позволяет предположить смену летних и осенних цветов растительности по тем же примерно закономерностям, что и на Земле.

— Вот видите, — сказала она, — и вам легче говорить о своей работе и мне интересно слушать. Если бы вы не были больной, я бы обязательно расспросила вас побольше. Но сейчас идите ужинать. Давайте, если хотите, говорить об астрономии. Я скажу Петру Петровичу о вашей просьбе, очевидно, мы вам разрешим работать над диссертацией.

«Странное дело жизнь, — подумал он, возвращаясь в палату. — Дьявольски трудное это дело, профессия врача. С любым другим человеком, когда он освободился от работы, можно говорить о чем угодно, а вот с врачом не обо всем можно говорить, потому что врач должен быть официален с больными».