Андрей Меркулов - Крылья земли

Теперь он окончательно проснулся и, стараясь не шевельнуться, чтобы не усилить резкой боли там, где раньше был желудок, стал думать о том, как бы уговорить эту Лиду сказать ему все. Может быть, чем-нибудь он еще успеет заняться. Хотя для того, чтобы написать даже самую небольшую работу из тех, что он не успел доделать, нужно было несколько месяцев…

День за днем незаметно прошла неделя. И теперь ему стало значительно лучше, к нему снова вернулась уверенность в том, что он будет жить. Боль от операции прошла. Не было больше слабости, при которой каждое движение вызывало головокружение и тошноту. Теперь он мог уже читать и с нетерпением ждал того времени, когда ему разрешат подняться. Как всякому больному, ему казалось, что это уже зависит не столько от его состояния, сколько от распоряжения врачей. Но на врачей нельзя было обижаться — за время своей болезни он научился уважать их трудную работу. Здесь они были всем, и все зависело от них, и они могли быть суровы или отзывчивы и терпеливы и никогда не должны были уставать, и казалось, что сами они были свободны от всех человеческих слабостей. Трудное это было дело — работать в больнице, где лечат рак.

Ранним утром каждый день в их палату приходила Лидия Павловна — в безукоризненно белом халате, всегда одинаково строгая со всеми и всегда приветливая. Ей было не больше двадцати восьми лет. Как она живет и что происходит у нее дома? Есть ли у нее сегодня настроение шутить с больными и ободрять их, как она это делает каждый день при обходе? Все это было неизвестно. И в то же время она была женщина, и у нее, очевидно, были свои причуды, кому-то близкие и милые, свои волнения, свое право на перемены настроения. Но только для них все это не было видно.

Глядя на нее, он все больше понимал, какая трудная у нее работа, особенно в таком отделении. Однажды днем, уже после того, как она разрешила ему ходить после операции, он вышел из палаты в коридор и долго стоял у окна, глядя на двор больницы. За окном шел мелкий, мелкий сыпучий снег, была такая погода, когда даже на взгляд на улице кажется тепло, несмотря на снег; по темным веткам елок, засыпанных мелким снегом, сновали нахальные воробьи, промышлявшие круглый год у больничной кухни… В это время Лидию Павловну зачем-то вызвали из операционной, и она прошла мимо по коридору, а потом вернулась в свой кабинет; заметив, что Аксенов стоит в коридоре у окна, она подошла к нему.

— Как вы себя сегодня чувствуете? Лучше? Теперь уже не тоскуете так, как в первые дни? — спросила она. К нему она относилась особенно внимательно. Он был у нее на особом счету, как «трудный случай».

— Смотрю, как снег идет за окном, — сказал он ей, глядя пристально на ее усталое лицо с легкой тенью в глазах. — Сейчас на лыжах хорошо. Возьмите платок и посмотрите на себя в стекло, вот это окно отсвечивает, как зеркало… Лучше так не ходить по коридору. Я-то не боюсь, а вот Фомин если из палаты выйдет, то ему будет дурно. Вам, видно, приходится трудно на операциях, — сказал он ей.

— В чем дело? — спросила она, и вдруг сама поняла, в чем дело. — Как же я могла выйти так в коридор. Не надо было спешить к телефону, — сказала она и стала искать платок.

Из-под халата, там, где у нее был виден вырез платья, на шее и на лице, на тонкой и молочно-белой ее коже застыли крупные брызги крови.

Она достала марлевую маску из кармана, но маска тоже была в крови.

— Возьмите мой платок, — сказал он ей.

— Вам не жалко? — машинально спросила она, быстро вытирая лицо. — Спасибо.

— Платка мне не жалко, мне вас жалко, — сказал он. — Вам, врачам, тоже трудно приходится на операции.

— Это бывает, когда зажимаешь сосуд, иногда бьет прямо в лицо, — объяснила она.

— Вы, наверное, очень устаете на операциях?

— Иногда приходится стоять по четыре часа, если случай сложный. Сегодня особенно все устали. Петр Петрович ругается, нервничать стал. Трудно было очень больному. С вами я напрасно только об этом разговариваю, вы тоже больной. Теперь спать не будете. Идите к себе в палату.

— Я если нервничаю, то не от этого, — сказал он. — Больше оттого, что снег идет…

«Чорт возьми, — подумал он. — Сложная и трудная профессия. Особенно для женщины. Вот она приходит домой, обычно дома все рассказывают о работе, а ей что рассказать? И кому она рассказывает все это, все, что натерпелась за день?»

Другой раз вечером она была дежурной, и он пришел к ней попросить люминал, потому что спал попрежнему плохо. Она дала ему люминал и сказала: