Андрей Меркулов - Крылья земли

В тот раз мы вылетели ночью, и нам надо было пройти пятьсот километров над тайгой. Лететь надо было около двух часов. В кабине чувствуешь себя так привычно, что тебя уже не тревожит то, что ты в воздухе. Знакомая машина, на которой я летал уже семь лет, в которой мне привычна каждая трещинка облупившейся кое-где внутри самолета краски. Груз лежит в фюзеляже, там нам делать нечего. Я сижу рядом со вторым пилотом, машину ведет автопилот по заданному курсу. Сзади на своей скамейка возится радист Манухин у радиостанции; его дело состоит в том, чтобы при переходе границы от одной районной диспетчерской службы к другой сообщить им об этом переходе, а также сообщить о пролете населенных пунктов. Но под нами никаких пунктов не было. Внизу бесконечно шла тайга. Сесть здесь было некуда, а если даже чудом и сядешь, то, пока найдут, пропадешь в тайге. Между мной и вторым пилотом, на ремне, прикрепленном к нашим креслам, сидел бортмеханик Вася Рюпин; он следил за приборами, за работой моторов. При нормальном режиме работы моторов ему, кроме этого, делать было нечего. Все мы летали вместе уже несколько лет, жили дружно, привыкли, любили пошучивать. Времени для разговоров в полете бывает достаточно.

Вторым пилотом был у меня молодой парень Семен Чебаков. Во время войны, как я слышал, он был талантливым летчиком-истребителем, потом демобилизовался и перешел в ГВФ. Сначала мы с ним ругались, потому что я люблю спокойствие и порядок, выполняю всегда все инструкции, а он был парень горячий, и у него терпения на это не хватало. Но летчик он был очень способный, работал много. Мне с ним легко было летать. В полете мы обычно разговаривали, обсуждали разные проблемы. Однажды, помню, мы с ним от Москвы до Улан-Удэ спорили, как пишется бортмеханик? Через черточку или вместе? А потом оказалось, что в одном словаре так, а в другом этак, и так меняется чуть ли не каждый год. Я с тех пор стал думать, что этим грамматикам делать бывает нечего.

Ночью землю почти не видно — если нет луны, то ничего не видно, кроме огней и водных ориентиров. Если есть железная дорога, то хорошо видны огни паровоза. Но на нашем пути никакой дороги не было. Только раз в восьмидесяти километрах от места вылета встретилось большое селение с огнями, и мы это знали, оно могло служить ориентиром в начале пути, а дальше уже шла безориентирная местность — лес, в трех местах пересеченный речками, очень похожими друг на друга. Второй пилот должен был выполнять работу штурмана, потому что штурмана в нашем экипаже не было. Не было ориентиров и не было в этой зоне системы пеленгаторов, поэтому ему оставалось только следить за радиокомпасом, который показывает направление точно на радиостанцию пункта, в который мы идем, или от радиостанции. В кабине я, как всегда, чувствовал себя уютно: на доске светились приборы, мы могли видеть друг друга и, как обычно, разговаривали на самые разные темы. Я сейчас уже не помню, о чем тогда разговаривали. Мало ли о чем говоришь во время полета. Вокруг самолета ничего не было видно, мы шли в облаках. Только в начале пути, минут через двадцать, мелькнули в разрыве облаков огни селения, о котором я уже говорил. Эти огни потом и остались для нас единственной путеводной звездой, ориентиром жизни.

Снегопад начался через сорок минут пути, когда мы были над тайгой. Снегопад, которого мы не ожидали. Такой снегопад, которого я больше ни разу не видел в жизни. Иногда мы на секунду включали яркую фару в крыле, чтобы разглядеть, нет ли снега, и вот, включив фару, я вдруг увидел в коротком ее луче, как навстречу несутся ускоренные движением самолета крупные струи снега, как будто большой воблой в нас кидали. «Снег пошел», — сказал я Семену.

Во время снегопада в воздухе — о чем мало кто знает — образуются такие же заряды электричества, как и во время грозы. И в этот раз заряд был таким, что, если поднести к стеклу кабины руку, между стеклом и рукой проскакивала искра.

— Ты понимаешь, что это такое? Ты, может быть, не веришь? — вдруг обратился летчик к официанту.

Официант сидел молча. Глаза у него были широко раскрыты. В этот скучный буфет, где теперь почти никого не бывало, сегодня вдруг вошел человек из другого мира, из того мира, который над нами. Официант молча смотрел на летчика.

— Как только начался этот проклятый снегопад, — продолжал летчик, — радиокомпас, по которому единственно при отсутствии пеленгаторов в зоне могли мы точно ориентироваться по направлению, как будто бы сразу сбесился: стрелка его гуляла в разных направлениях — это было от насыщенности воздуха электричеством. «Пойдем по слуховой пеленгации», — сказал я Семену. Это значило, что он должен был слушать позывные радиостанции пункта, в который мы идем, и ориентировать машину на слух. Рамка нашей антенны должна стоять для наиболее громкого приема параллельно подающей сигналы нужной нам радиостанции; если же поставить ее перпендикулярно, то будет хуже всего слышно, но это будет значить, что мы идем прямо на радиостанцию. Это называется итти на минимум слышимости. «Позывных не слышно. В приеме одни разряды. Чортов снегопад», — сказал Семен.