Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

Но Егор торопился в Изборск.

Есть великая прелесть открытия новых мест, особенно в молодую пору, когда весь мир еще лежит далеко. Изборск очаровал Егора. Как и вся Псковщина, впрочем. Так это было прекрасно! — всему удивляться, притаенно созерцать на зорьке красоту простеньких скорбных церквушек, благодарить жизнь за разнообразие, которое она вдруг дарит нам ни за что ни про что. Ночевали в псковской гостинице, вставали по-крестьянски, в пятом часу, и ехали с песнями к Жеравьей горе, на которой ждала их пустая каменная крепость. Внизу, под ее стенами, волоском блестела речка Бдеха; через лощину, на высоте, поближе к горизонту, слабо белела часовня Ильи Мокрого. Пока устанавливали аппаратуру и наряжали в одежды кривичей массовку, Егор проминал белого княжеского жеребца по дорожке к Труворову городищу и дальше, почти до погоста Малы. Что ни холм, ни церковь, ни обетный каменный крест, то память и тайна. И так тихо кругом! Только молиться или мечтать.

«Вот где жить-то! — пожелал себе Егор, как это часто с ним бывало в минуты восхищения. — И Димке написать, чтоб скорей приезжал. Вырывайся, Димок! — звал он уже его. — Все для восторга твоей души. Так нужно, чтобы побыл тут человек твоего склада. Я ж о тебе везде думаю, ты все время со мной. И вообще, мне кажется сегодня, надо сюда ездить всегда: летом, осенью, зимой. Это наше. Может, мы созданы для такой тихой жизни в таком тихом углу? И не так даже я, как ты. Приезжай сюда. Излазать все горушки, валы, поглядеть на домишки, на улочки, на каменные дуги, на баньки у воды… Порисовать бы, мне вдруг пожалелось, что я не художник. А цокающая речь! Вместе бы. Да исполниться радости! Одному не вместить. Делиться надо. Понял? Торопись, приезжай! Это ж на всю жизнь останется. Какая разница, отчего бывает счастливым человек? Мы — от этого. Не было тебя вчера в звоннице! В Свербееве найдешь себе друга, богатый мужик! А Устье на реке Великой! А Мирожский монастырь, где «Слово о полку» хранилось! И девчонки псковские ничуть не хуже твоих казачек, простодушнее… Ну!»

Послал он письмо и Наташе.

По сценарию владимирский князь (Егор) и княгиня (Лиза), отстояв службу, выходили из церкви. На съемки этого эпизода и прибыла Лиза во Псков.

Егор не видел ее целых три года. Сразу же вспомнилась ему зима! Лиза заканчивала четвертый курс, когда нагрянул вдруг в студию этот занятный парень, убегавший куда-то в казахские степи. Был конец января. Уйти было просто, но как попасть снова? Товарищи, с которыми три года назад он начинал на равных, готовили дипломный спектакль, обвыкли, чуток важничали. Там, на стройке мостопоезда, наворочавшись за день с кувалдой, частенько сиживал он в тесном холодном помещении перед экраном, и порою мелькали в кадре знакомые лица. Егор аж вскрикивал про себя: «С нашего курса!» Такое волнение его пронимало! Назад! В Москву! Он знал, что вернется. Однажды что-то надломилось в нем, он мигом рассчитался и прилетел. Еще не московский, накануне тайком протащивший чемодан в общежитие к Никите, как он был тронут возгласами товарищей, его, полоумного, оказывается, не забывших! И как хотелось зацепиться в Москве, постигать ремесло, а после видно будет. Лиза повисла на нем, закричала, покрутила туда-сюда, оглядывая, какой он стал здоровяк. «Нет, вы подумайте! — говорила она и себе, и Егору, и сокурсникам. — Нашелся! Народ, передовые рубежи, и — к нам. Ты навсегда к нам? Нет, вы подумайте: я с этим мальчиком поступала, он забыл меня, негодяй, забыл, да? — и явился как красное солнышко. Не холодей, не холодей».

Вечером он шел с ней по Москве.

— Ты помнишь мой телефон?

— Два восемьдесят семь… — сощурил он глаза. — Тридцать семь…

— Две семерки. Верь в цифру семь, она приносит счастье.

«Кто целовал ее в эти годы? — подумал Егор. — О, разве обошлось без пирушек, без внезапных симпатий за рюмкой, под музыку, без…? Кто в такие годы не спешит? Лишь тот, кто никому не нужен». Казалось и Егору в степях, что сердце его без стыда вместит всех, кто ему мил. В другую жизнь окунулся он там, наслушался других слов и песен. И вот Лиза заново посвящала его в москвичи, вела по улицам. Она не спрашивала его о желаниях, выбирала дорогу сама и свободно завладела его временем. Она завела его в ресторан «Пекин», на первый этаж, сняла пальто и сказала: «Я хочу поесть. Мы посидим, да? Здесь очень уютно и никого нет». Она же заказывала блюда. «Я буду водку, а ты?» Егор все еще не умел пить, хмелел после двух рюмок, выбалтывал про себя «всякую чушь». Лиза доставала из сумочки зеркальце и подводила карандашом губы. Егор в эти мгновения отводил глаза, чтобы не выдавать своих растревоженных чувств, «Не волнуй меня…» — говорила она несколько раз, словно бы предугадывая его намерения, которых вовсе и не было. Егор думал: «Как был я щенком, так и остался. Там мне не надо было выламываться, чтобы не отстать от какого-то тайного опыта в нашем возрасте. Тут с первых часов я уже подумываю: то не так сказал, то не так сделал, недостаточно остроумен, вообще дурак. Там я был сам собой, и нормально. В Москве без этого (без чего «этого»? — он еще не мог назвать точным словом) ты вроде отстаешь в чем-то. Без конца надо выдирать из себя шарм, «что-то значить», выделяться не тем, так этим». Еще в поезде и в общежитии у Никиты он был лихим парнем, пел частушки и вызывал восторг у старых товарищей. Лиза подминала его. Когда они расплатились и вышли, она подхватила его под руку с торопливым значением, задержала такси и назвала свою улицу. Все было ясно. Шофера для нее не существовало. Шофер был настолько к ним безразличен, будто знал, что везет известно кого. «Ты, пожалуйста, не думай, — громко сказала Лиза, — будто я опять влюблена в тебя. С чего ты возомнил? Слышишь?» Егор молчал, ему казалось, что шофер сейчас повернется и посмотрит на распущенную пару. Высокие московские здания с теплым светом в окнах возникали за стеклом. «И можешь не надеяться. Я забыла тебя. Не волнуй меня. Противный». Она брала его руку, подносила к губам и так держала ее. Егор ждал минуты, чтобы отнять руку и всунуть в перчатку. Как это нехорошо предаваться нежностям на глазах у чужого человека!