Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

В передней, в комнатах, на кухне светили причудливые лампы. Сорокалетняя жена гримера Людмила была одна.

— А где твой?

— Ночные съемки.

— Подожду, когда вернется. Часов в семь? А уже второй…

— На тебе лица нет, Егор. Отчего?

— Оттого. Можно полежать?

Егор снял пиджак и прилег на диван полистать газету «За рубежом». Людмила звонила кому-то по телефону. Через полчаса пришла подруга, потом Людмила набрала еще чей-то номер, зазывала на вкусные пирожки, и, когда они сидели на кухне за столом вместе с соседкой-старухой, появилась еще одна подруга со смугловолосой головкой. И растянулась их бессонница до зари. Егор слушал болтовню женщин, курил, порою втайне от троицы думал о К. Они бы простили ему это, если бы узнали, потому что сами в разные годы что-то оберегали. Поезд еще вез К. среди зеленых холмов и полян. Она, наверное, уже встала, а может быть, и не спала вовсе. Смугловолосая красавица словно ждала минуты, чтобы взять гитару, купленную хозяйкой для гостей, и запеть. Видимо, страстная, горячая натура, она пела, покачивая головкой, вытягиваясь, то щуря, то совсем закрывая глаза, романсы, которые подобрал режиссер к последнему фильму, где она значится всего-навсего гримером. Отдыхая, она ставила локоть на стол, подпирала щеку пальчиками, курила и вдруг как близкому жаловалась Егору, что человеку на жизнь отпущен строгий запас душевных сил, и горе тебе, если ты ничего не успел. На переломе лет кажется, что так и не попался человек, ради которого ты берег себя, и не вострубил глас, от которого бы все в тебе всколыхнулось, а было что-то призрачное и лишь похожее на чудный знак, было что-то, что обернулось ошибкой. Вдруг кто-то пройдет мимо, посидит рядом, что-то в молчании намекнет на то, чего вечно хотелось, могло случиться, но что лишь короткая вспышка, игра воображения. «Что-нибудь закажите», — попросила она Егора. «Лучше сами», — сказал он. Она поискала в памяти мелодию и снова запела. «То ли молодость прошла, как подружка изменила?»

Между тем уже подкралось тяжелое утро. Что там в Ярославле? К. приехала, пешочком прошлась по городу к своему дому и, сбросив с себя дорожные одежки, прилегла на диване в своей комнатке, где Егор всего один раз постоял несколько минут. Все кончилось. Но сколько еще не сказано слов! Под пластинку современного барда Егор поговорил с К. немножко. Он сказал ей: ты на сегодня у меня самый родной человек, может, я тебя выдумал; но это все равно ты; мне будет скучно без тебя; я узнал с тобой, что раньше был одинок и обделен в жизни чем-то неистовым, мне необходимым. Еще рассказал он ей, как прошла ночь и что ей напишет в первой открытке. Скоро ему лететь на Кавказ.

Заказали по телефону такси. Было шесть часов утра; Егор поехал со смугловолосой. В тени, на заднем сиденье, она тихо хвалила его за роли, рада была, что он и в жизни не суетлив. Что-то еще сказала хорошее. Дом ее в переулке отыскался легко. Они вышли и без ожидания какого-нибудь порыва, слов, связавших бы их обещанием, застыли друг перед другом. «Ну…» — только и услыхали оба над собой от кого-то неведомого. Егор пожал руку, согнулся и влез на то же сиденье. В кармане лежал конверт с ее телефоном. Машина развернулась. Загадочно же тронуло его то, что она стояла у подъезда и не открывала двери, смотрела, как он уезжает.

«Такая милая женщина… — подумал Егор о ней, вдалеке и в такой внимательной позе еще более прелестной, чем за столом в минуты пения. — Что это? Не знаю. А прекрасно! Сказала же этим что-то! А что еще?»

«Мечты и звуки… — поэт говорил, — думал он у Рижского вокзала. — Счастье незнания… Ага, ага. Опять сон…»

— Выбросьте меня на Трифоновке, что ли… — сказал он таксисту.

На проходной общежития дежурила старая беззубая Меланья Тихоновна. Когда-то были они большими друзьями, она все про Егора знала, теперь же перепутала его с кем-то.

— Скажите мне что-нибудь мудрое, — попросил он ее после признаний, как будто больше всего нуждаясь сейчас в слове крестьянки из Севска, при которой начиналась его московская жизнь.

— Деток у тебя сколько? Двое? Чего скажу? Жизнь богата своим домом.

— Спасибо. А еще?

— Это и все, — развела она руки. — Чего ж больше-то?

А Свербеев говорил ему во Пскове: «У души свой дом, и дом этот — душа другая…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Эта великая, великая и простая жизнь… Великая и простая.